Призраки Ковеньяс

Он заорал: 
- Вы когда-нибудь видали невидимых наркоманов? Он бежал, он гнался по дороге за нами… Но мы никого не видели… Вам понятно?... Сеньор…
Видимо, это «сеньор» Хайме прибавил к своей речи, чтобы окончательно не оскандалиться, потому что про мачистский этикет он мог забыть разве что будучи в обмороке. Вежливое «сеньор» должно было показать собеседнику, что он крепко держит себя в руках, несмотря на гнев. 
Но хозяин не обратил на это никакого внимания. При первом упоминании о невидимости кричавшего, он переменился на глазах. 
Что-то суровое и важное выплыло на его щетинистую физиономию. Я забыла сказать, что, несмотря на жару, он был в соломенном сомбреро, размером с собственный необъятный зад в красных штанах. 
Едва только Хайме упомянул про то, что за нами гнались, все это – и красные штаны, и тестообразная задница, и сомбреро, и влажная щетина на круглых щеках – как-то подобралось и посерьезнело. Ухмылка схлынула. 
Не говоря ни слова, наш лавочник поднял доску прилавка, молча пошел в кладовку и так же молча вынес длиннющую палку. Из-под прилавка он вытащил могучий нож, явно охотничьего свойства, и принялся деловито прикручивать его проволокой к палке. Откуда он извлек проволоку, я не уследила. 
Его действия были исполнены сурового величия. Он явно хорошо знал, что делал. Хайме молчал и глядел на него во все глаза. Передо мной все плыло. В лавке было очень душно и пахло нагревшейся жестью крыши. 
- Вот, - наконец промолвил хозяин, протягивая Хайме импровизированное копье. – Это вам. 
- Спасибо, - сказал Хайме с глупым видом. Впрочем, у кого на его месте был бы другой вид?..  
- А мне? – спросила я. Я возмутилась. Похоже, он считал Хайме единственным боеспособным существом на всю дорогу.
Хозяин удивился. Он нагнулся и из-за прилавка долго меня разглядывал. Ошеломленный Хайме стоял с копьем наперевес, похожий на неудачливого актера-любителя, подвизавшегося сыграть колумбийского индейца.
Из-за двери кладовки лавочник вытащил несколько палок, отобрал самую толстую и дал мне. 
- Больше нет, - сказал он торжественно.
Видимо, он хотел сказать, что у него закончились все ножи, и нечего было прикручивать. Я поняла, что палка будет единственным моим оружием, и спор здесь неуместен. 
Теперь мы все трое стояли: Хайме с копьем, хозяин за прилавком в своей надвинутой на глаза шляпе и я – с палкой. Все молчали. Мы напоминали отряд героических партизан, прощающихся с народом в лице хозяина лавки.
Покинутое щелястое кресло слабо покачивалось в углу у двери. 
- Если хотите, переждите до утра, - вдруг предложил хозяин. В его голове прокручивалось что-то немое, какая-то невыговоренная, до конца непроварившаяся мысль. 
Хайме поглядел на меня. 
- Надо бы… Куда я ее потащу… - сказал он нерешительно, покачивая копьем. – Ты хотела бы остаться? Ты ведь хочешь, да?
Я поняла, что больше всего на свете он сам хочет сейчас остаться в лавке и дождаться рассвета. И это свое желание он вывалил на меня, как старую одежду из пакета, и оказалось, что вроде как одежда-то эта – моя. Потому что признаться в том, что он очень боится, у него не получалось. Я прекрасно его понимала. Я отошла и снова села в кресло. Оно заскрипело, и этот звук не был сейчас ни сиротливым, ни бессмысленным. Он был звуком приюта и прибежища, крыши над головой, пусть и жестяной, и вонючей, и пыльной.
Я понимала Хайме, потому что не могла представить, как это я выйду из дверей скудно освещенной лавки и потом пойду вниз по дороге. Вот скроются огоньки Порвенира, и слева высветятся и запрыгают другие огни… Нет. Лучше остаться здесь. Пусть неудобно, пусть даже стыдно. Лучше сказать: «Да, я боюсь. Мы переждем здесь до утра». 
Но что-то не давало мне это сделать. Это было очень простое соображение. И при всей своей крайней простоте, оно было обоюдоострым, острее, чем Хаймово копье. И чем-то оно напоминало простоту моей главной мысли о брошенном Хайме там, на дороге. 
Откуда-то я совершенно точно знала, что потом я не смогу жить. «Я не смогу себя уважать», - думала я тупо, хотя все казалось таким простым и объяснимым. 
Они не смогли добраться до дома, потому что на дороге их испугал… Испугало… Кто? Или что испугало нас там? Нелепая ситуация, дурацкая. Переночуем здесь кое-как и утром пойдем. 
Но я уже знала, что так не получится. Надо было идти. 
Получалось так, будто жизнь переломилась на две части, и надо было немедленно что-то сделать, чтобы их склеить. Ночь и трусливое пережидание могли разделить эти части, разбить, как позвоночник.
Надо было что-то сделать. Сделать обязательно. И, к моему тягчайшему сожалению, ничего другого, кроме как встать и выйти отсюда, я придумать не могла.  
- Мы пойдем, - сказала я. – Мы тут не можем оставаться. Надо дойти. 
Хайме молча кивнул. Получилось так, что спорить он со мной никак не мог – ведь тогда хозяин понял бы, как хочется ему остаться, а это было стыдно. С другой стороны, кто мог знать, о чем думал Хайме! Вполне вероятно, что ему тоже было тяжело здесь сидеть и ждать…