Пиковая дама

Они стояли у двери шкафа и загораживали ее своими халатиками и юбками, как фрейлины у Андерсена – противозаконный поцелуй. Ключа в двери не замечалось – а ведь обычно он торчал там, на виду у всех, просто никто не осмеливался до него дотронуться. Теперь им завладела Вика. Брови ее были насуплены, губы поджаты. Все молчали, с упоением созерцая священную дверь. За нею что-то происходило, что-то немыслимое. 
Вздрагивающая Наташа Харитонова явнее явного стояла на стреме – она то и дело со свистом забирала в рот всю нижнюю губу, выпучивала глаза и прислушивалась к пустоте коридора. 
Жалко, что она была человек, а не олененок Бемби, про которого я любила читать,- ей бы так пошли стройно движущиеся над головой пушистые уши – ведь в такой ситуации ими можно было «прядать»! Герои «Бемби» все время чем-то там «прядают»… Но, как на зло, уши у нее были маленькие и ничтожные под белобрысыми волосами.
Скрипнуло. Дверь шкафа тихо открылась, и оттуда выступили две девочки. Лица их были бледны и скукуежены от какого-то невнятного страха. 
Вика Маркова выступила вперед. 
- Видели? – только и спросила она.
- Видели, - просипели спрашиваемые.
Больше никто ничего не добавил. За окном солнечно и запредельно пискнула какая-то птичка, не имевшая никакого отношения к жизни веранды. 
- Ну, кто еще остался? – спросила Вика негромко.  
- Пусть она пойдет, - сказала Оля, ткнув в мою сторону.
- Зачем? – справилась я у размеченного зеркальной морозной тенью окна.
- Все должны, так надо, - сказала Вика. Ее маленькое лицо было плоско, но откуда-то в нем взялись припухлости: возле губ и под глазами. Я где-то уже видела такое вот выражение: у бабушки в прихожей висел бананом африканский коричневый идол-маска; щеки у Вики были точь в точь такие же. 
- Вместе нужно, ты ж сама говорила, - сказала Оля.
Девочка Рита в красном с горошинами халате вызвалась идти вместе со мной. Под челкой ее глаза были словно подернуты лягушачьей поволокой. 
- А что мы будем делать? – спросила я.
- Все знают, - сказал Вика.
Но я не знала. 
Впрочем, спрашивать уже было поздно. Вика открыла шкаф, и девочка Рита, сопя, полезла в темноту. Я, недоумевая, вошла в шкаф тоже. Дверь за нами с трепетом закрылась. Шепот по ту сторону смолк.
Я думала, в шкафу сразу все объяснится. Но в нем ничего не было. Пахло йдом и старьем, и прямо мне в лицо тыкался холодный пустой рукав. Было даже не очень темно, потому что тонкие ослепительные щели, как ручьи подо льдом, застыли где-то наверху. 
- Гроб-гроб, отворись, - пробормотала вдруг Рита воробьиным голоском. От ее волос пахло птичьими перьями. 
Мы полустояли-полусидели, вжавшись друг в друга, как будто погибали от холода. 
- Ну что же ты, - сказала она другим, не птичьим, а самым будничным голосом. – Это вместе надо. 
- Что - это?
- Пиковую Даму вызываем. Вика велела, а ей велела Дама, - объяснила Рита тревожно. – Ну, повторяй:
- Гроб-гроб, отворись…
Какая-то муть поднялась со дна моей души. Мне стало как-то никак. Но Рита уже шептала и я свалилась в этот шепот за ней. 
Пиковая Дама, появись! – выдохнули мы разболтанным хором. Шептать нужно было два раза. Я нехотя произносила считалочные шершавые слова вслед за Ритой и думала, что теперь мне все понятно. 
Просто глупая игра… Про эту Пиковую Даму я уже несколько дней слышала. По утрам Вика закатывала глаза и говорила, что ой, как же хочется спать! В полночь Пиковая Дама забирала Вику к себе, катала ее в своей черной карете, и измученная Вика досыпала на уроках. Она учила Вику разным невидимым штукам и колдовству, конечно. Кто такая Пиковая Дама, не объяснялось, и от этого делалось немного не по себе, словно Дама была чем-то обыденным и одновременно жутковатым: она была вроде крана над туалетной раковиной, но этот кран все норовил сам собой повернуться – с натугой осиливая законы обыденности.
Похоже, про Даму все знали, кроме меня, потому что никто никогда не спрашивал у Вики, что да почему. 
В общем-то, игра оказалась неинтересной и чем-то противной. Слово «гроб» царапало мне горло.
Заплесневелый рукав халата лез мне в рот и пах линолеумом.
Рита выдохнула, стукнула в дверь пальцем, и сразу очень много света ввалилось к нам в йодную тьму. Все ждали нас возле шкафа, никто не ушел. 
- Ну, - спросила Вика тем же идольски-серьезным голосом. – Видели?  
И тут произошло что-то дикое, совершенно неожиданное. 
- Да, - сказала девочка Рита, и в ее голосе я услышала благоговейный страх. Откуда он там взялся? Ведь в шкафу ничего такого не произошло. 
- Нет, - сказала я. – Я ничего не видела. 
Вика повернулась ко мне. 
- Как это – ничего? 
- Я, я видела. Она была такой… черной, - сказала Рита. – У нее было лицо… Такое белое. 
- Я ничего не видела, - сказала я.
Рита меня ошеломила. Я не могла понять, как это можно так врать. Еще я чувствовала, что творится что-то не совсем обычное, потому что было не смешно. Я знала, как играют. На игру это было не очень похоже. 
- Как это – Рита видела, а ты – нет? – спросила Оля Сюлина. 
- Там никого не было, в шкафу, - сказала я. – Никто не появлялся. 
- Она врет,- сказала Рита, и все посмотрели на нее. – Вика, я, правда, ВИДЕЛА.
- Но там же ничего не было, - сказала я. 
Никто мне не ответил.  
После того, как разыграли пришкапное действо, все стало происходить со скоростью света. Было похоже, что ДО этого в санатории вяло показывали тяжеловесное советское кино 70-ых, с натуральной, так скажем, скоростью, а ПОСЛЕ что-то перещелкнуло, и вдруг пошли частить кадры в перемотке. Да и фильм теперь был совсем другой.  
Во-первых, по наущению Вики Марковой, со мной перестало разговаривать полверанды. То есть, поначалу они еще разговаривали и спрашивали, что я видела в шкафу. Врать я не могла, поэтому приходилось говорить: «ничего». Это слово действовало на девочек магически. Они пугались и отходили. 
Но они хотя бы только пугались. А вот Оля Сюлина, пылкая душа, меня возненавидела. Она так и говорила: «У меня от этой Нади нервы горят огнем. Я ее ненавижу. Почему это все видят, а она – нет?»
Странно, но в звуке «ненавижу» проглядывало все то же не-виденье. Как будто Оля говорила: «я Надю не-вижу»: мол, так злюсь, что видеть не желаю. 
Может, и все остальные тоже не особенно хотели меня видеть, раз уж я пошла против рожна. Вика, например, совершенно перестала меня замечать, и только иногда вскользь, роняла презрительные замечания о тех, «которые много о себе воображают». Даже Наташа Харитонова больше не хотела со мной знаться. Она боялась заводил веранды. 
Другая половина веранды - «малыши», «первоклашки» - вообще ни во что не вмешивались. Они жили своей писклявой жизнью у нас под носом и вообще не совались в дела взрослых. Не совались до поры до времени, - а время это придвинулось к нам стремительно и вплотную уже через несколько дней. 
У нас на веранде началась повальная болезнь, вроде тифа… 
Я никогда не думала, что такие вот штуки могут, как рывок пожара, сразу захватить и опустошить огромное пространство в несколько десятков голов. Откуда, из каких кормушек, из каких сараюшек взялся этот тиф? 
Как может Пиковая Дама, которой нет, сделать так, что все визжат от страха по вечерам? Ведь то и дело в туалете, сиренным воем скорой помощи, принимался мигать чей-нибудь животный визг… И все, конечно же, бежали смотреть. 
«Ой, ой, руки лезут из мыла!» «Руки из мыла, душат! Меня хотели задушить!» 
Через два дня визжали и вопили не только девочки из Викиного стада, но и все «малыши» как один. 
Все волокнистые, грязно-белые бруски мыла были в крестообразных отметинах: каждый счел своим долгом выдавить на них кособокий крест, чтобы призрачные руки не лезли.  
Но они лезли все равно…
Воспитательницы в это дело не вмешивались, только иногда покрикивали: мол, немедленно прекратить девичьи глупости, всем – лечь на пр-равый бок, повернулись и спим, если еще раз услышу ор, завтра никто на прогулку не пойдет… 
Но очень скоро волна умопомрачения докатилась и до них – точнее, им пришлось столкнуться с этой волной и ощутить ее безбрежность и вещественность. 
Дело в том, что пламя охватило не только веранду, но стараниями Вики и ее соратников, другие палаты тоже. Как это все случилось, было непонятно. Возможно, Вика оказалась как раз тем сеятелем, который вышел сеять как-то наобум, наудачу, а попал, сам того не ожидая, на разрыхленную и даже удобренную почву. Все посеянное густо заколосилось в одночасье. 
Ранним февральским утром на веранду вкатилась разъяренная Тамара Григорьевна и проскрежетала, что это уже ни на что не похоже, беспредел и безобразие, и порча казенного имущества, и разорение мозгов…
Похоже, вся веранда сразу поняла, что к чему. Одна я и еще несколько «малышовых» водомерок никак не могли уразуметь, в чем дело. Выяснилось все, правда, за считанные секунды. Тамара Григорьевна начала кричать. Делала она это всегда как-то беззлобно, но сейчас она и впрямь была разозлена, и крик получился неприятный. 
Вот так, стоя на месте и выплевывая крик по кусочкам, она поведала палате, что мол, пришли поутру в столовую повара и видят: все до единого стулья, как хохлома, расписаны чернильными крестиками. Ночью кто-то над ними поработал, и она, уж разумеется, знает, откуда ноги растут. 
По рассказам Вики и девочек, в столовой из красной кожи стульев по ночам росли, конечно же, не ноги, а – руки, те самые, привиденческие, душительные. Я вспомнила, что Вчера вечером у шкафа снова был тайный совет…
Под криками Тамары Григорьевны все лица были белые и плоские, как бруски мыла. Я поняла, что все очень серьезно. 
Тут дело было, конечно, не в криках, горохом сыплющихся на наши головы. Дело было хуже. Похоже, теперь вся палата ВЕРИЛА безусловно в то, что отовсюду лезут жуткие руки, и что надо от них открещиваться. Они верили в то, что по ночам их могут задушить. Они верили во что-то такое, во что ни в коем случае нельзя было верить. Сначала они все давали в себе место чему-то глупому и выдуманному, но потом, общим усилием пропуская это выдуманное через рот и глаза, забывали о его глупости и делали его существующим. Точнее - тем, что существовало, не существуя, и это-то как раз и было самое дикое.