Майя

- Спрашиваешь, Ваня, чем промышляем? Да много всякого добра… Есть и опийок – из Турции нам поставляют добрые люди, есть и морфий – для бариков-судариков, а есть и бром с эфиром… Героин азияты везут… Да мы и водочкой-вином не брезгуем – как смешаешь, стало быть, одно с другим, так и взопреет душа, прянет соколком… Да я не только здесь торгую-то. Ты беспризорную голытьбу на Сухаревке видел? То мои ребята – понюхают марафету, поглотают и за денежку толкают… Добрым людям.      
- И где же ты всю эту пакость держишь? Где продаешь? – задыхаясь, просипел Баюн, – Здесь? 
- Здеся и держим. Тут у меня и пристроечка имеется назади, во дворе – не для дохлой рвани, для людей, значит. Чтоб они понежились, покуражились, нюхалом отличным удовольствовались. Под боком у тебя, Ванюшка… Да я и старика твоего не забыл, и других товарищей.
- Кто ж… Кто это позволил… Кто допустил…
- Ваня… Не бей его, не трогай его, Ваня.
- Брось, Каспий, брось… До правды добраться нужно. Меня же здесь главным поставили…
- Да ты, милай, не мокроежься так-то. Есть в городе Москве и поглавнее тебя. Я вон каких людей из ваших-то знал, не тебе чета.
-  Кого? Кого ты мог знать, гниль, падаль болотная… Кто из моих товарищей с тобой знаться-то будет? Мы – люди чистые…
- Эх, умора. Насмешил ты меня. Ванек, аж поджилки трясутся… А я тоже грязи-то не люблю, все больше с чистыми, значит, и дружусь… Кк-хха… А-а-а… 
- Не смей его бить, Ваня! Какой же ты негодяй! Он же привязан! Ему защититься нечем!
- Уйди. Маша, уйди по-хорошему.
- Господи, Тихон, что же это!
- Ваня, сядь. По-хорошему говорю сядь. А то я тебя самого привяжу…
- Только попробуй… Ну, хотели про Закрюка узнать? Довольны? Сейчас он вам еще наскажет, сейчас…
- А что ж, и наскажу. Дай только юшку утереть. Вот платочка нет ли?
- Молчать! Говори, кого это ты знал из наших?
- А Муравьева, рыжего Сашку. Кличка у него – Полярник. За то, что Нерчинск изучил, как свою пятерню…
Голубовато-желтая Машура вышла совсем из скачущей тени. Но приблизиться к стулу Баюна не решилась. Каспий стоит, руки по швам, будто солдат. Тихо. Какая тишина, Господи. 
- Ты Муравьева знал? Полярника? Ты знал Сашку? 
- Пулю он себе пустил в лоб, а то б подтвердил. Спас бы кореша своего, как пить дать, спас. Что, Ванечка, не веришь нашей дружбе? Так я тебе расскажу…
- Ты не мог знать Муравьева. Он с такими, как ты, не якшался. Он был идейным, смелым, а такая мразь…
- Деловым он был, Ваня. Уголовным. Два  срока, как есть, молоточком в Сибири отбил. Что ж ты и про это не знаешь ни хера, душа голубина? 
Баюн ничего не отвечал. Что-то треснуло, лампа начала безбожно чадить, завозилась в воздухе черная, бескрылая мошкара. 
- И покупал он у меня товару. Марафет вот тоже любил. Царствие Небесное… Да многие из ваших-то мимо не шляются, закупочки делают. А что ж, занятие благое… 
- Я не верю тебе, что ты Муравьева знал. Ты врешь. 
- Да стал бы я… Эх, Ваня, Ваня, мы с Сашкой неразлучные были, даже вместе дельце одно справили, а ты говоришь…
- Какое такое дельце? Кто бы тебя пустил дела с нами делать, брешешь!
- Не собака, чтоб брехать. Да ты, милок, не дергайся так-то, а лучше послушай, как оно было. Раз сижу я в румянцевской «Сибири». Ничего, трактирчик знатный.  Меня там уважают и товар сбыть можно. Кому придется: котам – нюхало, марухам – что поприятственней… Только вдруг входит Сашка Полярник. Опрокинул со мной, а затем – вставай, говорит, пошли. Дело наклевывается. 
Баюн усмехнулся.
- Это когда же было?
- Да уж с год назад… Что не веришь еще? Ну, так слухай далее. Муравьев-то был парень дошлый, на работенку, чуть что, его у вас подряжали. Да не дергайся, говорю… Что, опять, не терпится на меня глянец навести? Ты сиди лучше, Ваня, сиди, а ты, борода,  держи его… 
Зовет он меня, значит, идем мы во двор. Он и говорит: мол, дескать, старшие товарищи ваши недовольны одним пареньком стали, из жидков. Он, говорит, паренек неплохой, да песенка его спелась – агентишка. И вашим, стало быть, и нашим…  Вроде он из образованных, антеллигентный малый, но – делать нечего – сексот… Мне, говорит, из самых из верхов антихристовых… Ох, Ванечка, ты прости меня, голубчик, оговорился я… Не антихристовых, а анархистовых, ваших, значит, приказ прислали: убрать с глаз долой, чтоб не суетился.  А жидок такой был маятливый, все мешал, то там стукнет, то здеся что-то снесет в охраночку... А дело готовилось у вас… Знатное дело. Сам знаешь, чем кончилось-то все… Самоубился недавно в Киеве Сашка… Ну, чтоб охранка не пронюхала о задуманном, чего не сотворишь. А посмертно-то подфартило ему – как он решил, так и вышло. Петра-то Аркадьевича шлепнули-с…
- Откуда ты все это…
- Да от ваших и от него, говорю, от Муравьева. Он, как марафету нюхнет, разговорчивый, веселый делался… Страсть! Да не криви ты рожу, ты дослушай… А, вот и парнишка в шапке поближе подобрался. Ты не робей, паря, ты послушай-поучись! Ишь, тоже, глаза жидовские, черные…  
- Что потом?
- Погоди, Ваня, лошадей не гони. Дай вот сплюнуть ишшо, а то языком чесать несподручно – всю ты мне харю раскрошил. Ну, да мы к этому привычные, милок. Работа такая.
- Что тебе предложил этот предатель?
- Ты почему ж его предателем величаешь? Муравьев-Полярник знатный был деловой, но уж не предатель. Он и меня, кореша своего, позвал с собой, потому что нужен был ему подельник. Ему так Овадий Януарьевич наказали-с… 
- Кто? Что ты сказал? Да ты понимаешь, чье имя произнес? Ты понимаешь?..
- Ваня, успокойся ты… Ведь прямо беснуется… Кто это? Чье имя? Я тебя сейчас, как и обещал, к стулу привяжу тоже… Иван! Да очнись же!
- А пусть его разоряется. Другие, поумней его, послушают. Муравьев меня прямо к дому-то этому шикарному и свел… Показал, стало быть, где работать будем. На Тверском бульваре. План ему Овадий дал: ты, наказал, сведи жидка в дом этот, будто ко мне на встречу важную, я, мол, ему кое-что поручить хочу. Да передай ему, что за ним, похоже, следят, так чтоб он охапку цветов взял, для прикрытия, будто к бабе прется, да ко мне и пришел ночью.
А в подъезде ты его, Муравьев-Полярник и пореши.  Ну, хитрая же бестия ваш главный, Овадий-то Януарьевич! Он ведь какую штуку придумал: жидок-то – Муравьев мне сказал – наркоманил, нюхал тоже, почем зря, эфирчику там, кокаинчику, хлоральчик с водочкой… Разрушенный малой, вот потому и опасен был. Мог ни за что всех продать, с мозгой-то беда сущая. Так Овадий и решил: накачать его перед тем нюхалом-то, да и пустить в дом, чтоб совсем не опомнился… Потому что, ежели на трезвую голову – так он мог засомневаться, что за ним следят, не прийти вовсе, сбежать в охранку… А тут, накачанный, он и не поймет, что к чему. Сказано – неси  пукеты, он и понесет. Будто к бабе. 
- Вы… Вы все это сочиняете, чтоб Ваня вас отпустил? Ведь да? Так?
- Ой ли, милая барышня… Потому что вы как есть – барышня, вон коса-то вывалилась наполовинку… А вы, что, сами из них, из жидов будете? Хорошее племя. Только вредят много. 
- …Маша, отойди. Вот стул. Сядь. Тихон, тут где-то графин был… Там.
- Не надо. Не надо. Ваня, он лжет? Ну, конечно же, лжет. Конечно же, лжет…
- И эта меня во лжи обличает… Что вы за обличители все выискались! Вон Саша-Полярник меня берег, с грязью не мешал, как иные прочие, дохлячки вы мои серенькие… 
- Говори, что было дальше.
- Да, пожалуйста, да с превеликим удовольствием. Ежели барышня желают послушать… Да и ты, Ваня, слушай, учись делу-то. 
- Ваня, кто такой этот Овадий Януарьевич?
- Это… Маша, как бы тебе объяснить…
- Да, сказал я, главный он у них в Москве, самый что ни на есть, от него все приказы идут…          
- Правда это. Он глава. Овадий Януарьевич Здухач. Он из сербов, что ли… Огненный человек. Я его сам ни разу не видел. Я только год в группе, я же говорил. Он, насколько мне известно, приехал из Брюсселя. Там они вместе с Наумом Тышем и Сандомирским из «Буревестника»… организовывали… Он нашу Московскую группу давно возглавляет.