Майя

В которой события частной жизни совпадают с событиями государственного значения

С трудом она позвонила, потом постучала. Маша открыла ей с белым лицом, как будто заранее готовилась к беде. На дне комнат трещал телефон. Маша убежала и что-то в него неразборчиво сказала, потом стало очень светло и зелено, как в малахитовой шкатулке с драгоценностями, разросшейся до великих размеров вселенной. В животе дернули за шнурок, ярко зажглась болевая лампа, стала нагреваться, раскалилась до бела и треснула. Что-то потекло из нее, это убегал оставшийся свет. 
Маша что-то вскрикивала, стаскивала с нее галоши, ботинки, раздирала мокрый узел платка. «Нет, не надо в больницу, ты сама…»
- Да откуда же ты такая взялась? Что это на тебе надето, ради Бога? Рваная шаль, юбка вон в заплатках сзади… Ты встать можешь? Нет? В больницу в таком виде не отдам, положат черт знает куда, решат, что нищенка… 
- Не отдавай… Ох… 
- Ася, у тебя кровотечение. Ты слышишь меня? У тебя кровь. Не падай… Вот так.
- Бр-р… Это нашатырь…
- Да, да, это он. Это чтобы ты в обморок не валилась, дурища этакая. Так. Глотай. Вот вода.
- Что это?
- Не твое дело. Проглотила? Молодец… На постель. Сейчас клеенку подстелю. Аська…
- Проходит… Легче… Что ты мне дала?
- Так, вата здесь… Боже мой. Дай еще погляжу. Господи. Вот черт. Ну да, типический случай…. Ты была беременна.
- Нет… Какие глупости. Нет.
- У тебя выкидыш, Ася… Только что случился. Нужен врач. 
- Ты сама врач. 
- Я? Нет, все же…
- Мне легче. Болит уже меньше, правда. Что ты сказала?
- Не вскидывайся так, дура. Выкидыш. Ты была беременна, понимаешь, садовая голова? Мы таких случаев уйму проходили. И оказание первой помощи, и все…   
- И давно?
-  Что давно?
- Я была…
- Трудно сказать. Тебя тошнило, в обморок тянуло грохнуться? Вон подглазья какие… Тянуло?
- Нет, не особо. Вспомнила. В ресторане… И раньше… 
- В ресторане – это когда было?
- Три дня назад. 
- Ты мне скажи, откуда… Нет, уж молчи. Боже ты мой, Аська, лежи смирно, а то я тебя удавлю.
Потом пришел хороший туман. Речной, который скапливается в низинах и никого не душит. В этом великолепном, молочном тумане Маша ходила туда-сюда, говорила в телефон: 
- Дайте… Нет, не давайте… Барышня, пятнадцать… Профессор… Да, это страшно. Это ужасно, Иван Павлович. Теперь снова начнется… Ополчатся на евреев. Будут мстить… Мало уже крови пролито… И фамилия какая зверская – Богров… Господи, зачем он?.. Мордко Гершович, а русское имя – Дмитрий… Да… И стрелять в театре, при всех – нагло, бездушно, гадко… Да, моя подруга… Кровотечение открылось… Да, больше месяца… Какое-то волнение, я не знаю. Выкидыш. Богров. Багровая кровь. Зверская фамилия… Приедете? Не знаю, как… Все багровым будет. Я подстелила клеенку, чтобы не было погромов, и евреи…              
- Маша, в кого стрелял этот… Багровый?
- Богров. Ты не спишь? Так ты ничего не знаешь? Пей. Профессор наш Иван Павлович Кадышев велел тебе лежать, принимать вот это. Завтра он подъедет, посмотрит тебя. Такой души человек… Настоящий ученый, врач, каких мало. Еще он предписал тебя уколоть. Ты, как, уколов не боишься?
- Маша, кого убил этот твой… в телефоне?
- Премьера нашего, Столыпина. В Киеве, на спектакле. Выстрелил в упор… Столыпин еще жив, он в больнице. Он много спорного предлагал, но чтобы стрелять… Терроризм – это такая мерзость! Вот так, молодец. Повернись чуть-чуть. Профессор велел тебе не волноваться.
- Богров – еврей ?
- Да. Это все очень скверно, Ася… Впрочем, профессор…
- Я не могу не волноваться. И это гораздо хуже, чем просто волнение. Мне нужно немедленно поговорить с тобой.
- Ничего тебе не нужно. Спи.
- Нет.  
- Уже час ночи. Я рядом посижу, тут, в кресле. Никогда ничего подобного не встречала. Скажи, все поэты такие с точки съехавшие или бывают ничего себе, здоровенькие?
Говорят, что никто не знает, что там, за чертой. Я теперь знаю. Там занавески белые летают по слезящемуся стеклу, там нет зеркал, там можно смотреться в хрустали. Там Майя. Слава богу, она куда-то выскользнула. Сигизмунд предупреждал ее, что не надо, ведь сквозь нее виден воздух и тополя, это бросается в глаза, и Асик Тиблер найдет ее, если очень захочет. А, может быть, я просто ее не заметила там, в комнате с хрусталями? 
К утру у Аси обнаружился небольшой жар – влажная, неустойчивая передышка. Приезжал милый, очень земной профессор, крупные руки у него пахли йодом. Он сказал, что в больницу можно и не везти, что надо продолжать уколы и какой-то горький порошок в вощеной бумаге. И еще сказал, что жар – от нервов. Ася снова лежала у Машуры, как тогда, на Новый Год. Но покой не приходил. Здесь нельзя было забыть о Юре, о том, что смерть его опять утекла из пальцев, как песок. Вереск и камешки на могиле. Обрубленные молодые стволы из камня. Маша сегодня не поедет на Ваганьково – из-за больной.