Майя

Где было Евангелие? В кабинете, заваленном стопками книг по-английски и по-русски? Все об Индии, индийских мифах и еще строки  Упанишад, переписанные рукою Галахова. «Кто познает дыхание дыхания, глаз глаза, ухо уха, разум разума, те постигли древнего, изначального Брахмана…»  
Ася заметалась. Но искать долго не пришлось: как-то само собой вдруг вспомнилось, что в спешке выбирая для Галахова старые черновые тетради из двух своих чемоданов, она бросила синее Евангелие на дно одного из них. Бросила вместе с детскими стихами, которые к случаю не подходили. Теперь надо было снова перетряхивать груду неинтересных вещей: свои старые платья она больше не носила, и вот, наверное, под ними и лежало позабытое Евангелие… 
Едко и по-осеннему запахло нафталином и как будто сыростью. Переплет мягко синел на дне среди страниц, покрытых круглыми детскими каракулями с глупыми манерными завихрениями «д» и «т». 
Книга сразу распалась на две неравные части – ближе к концу, в Евангелии от Иоанна лежал торопливо сложенный лист бумаги. Из-под него метнулось в глаза что-то знакомое: «А Мария стояла у гроба и плакала, и когда плакала, наклонилась во гроб…»
Ася положила Евангелие обратно, выхватив чуть не на лету свою долгожданную тайну. Шелестнула желтоватая бумага: лихорадочный обрывок записи для себя или у нее был адресат? Нет, это не письмо, это что-то другое: «Ненавижу его Ненавижу его Ненавижу Он бог мой Летучий, как воздух  Вошел в мою кровь Я его вещь Его тело Он бродит в моем мозгу Он дал мне жизнь среди звезд Он бог мой Он воздух во мне Не отпустит Не отпустит Где мне быть Он выпил меня Я – он  Он моя смерть смерть в радости агония бог». 
Дальше цеплялись друг за друга неразборчивые, налезающие друг на друга слова. Не было точек и запятых. Ася никогда не думала, что от ужаса виски становятся мокрыми, и пот начинает течь вдоль спины, как в разгар дорожного пекла. Она решила, что надо перечесть еще раз, долго собиралась с духом, прочла, но смысла в скомканных словах не прибавилось. Почерк был Юрин, тот, из записных книжек в письменном столе. Все написанное ринулось на нее такой жутью, такой подменой Юриного голоса, как будто бы привычно заведенный патефон с любимой пластинкой вдруг извергнул из своей механической до поры до времени нестрашной тьмы орущие, искалеченные звуки. 
Почерк из записных кожаных книжек… Что там было в них? Растрепанная, со злыми глазами, она ходила по комнате, держа в пальцах источающий муку листок. Ну-ка, моя стиховая память, что же ты? Там, в книжках были записаны странные названия, похожие на заглавия стихов. Что ты успела увидеть? Сады… Какие-то были сады… Золотые… Нет, это кто-то другой был золотой. Титаны. «Золотые титаны», так он написал там. И еще – сады. И какая-то другая запись… Не помню. Против них стояли цифры: «200, 300, 350…»
Кинувшись к книжным полкам, Ася выхватила из толщи книжного густо замешанного пространства книгу Галахова. Оглавление ничего не говорило. «Сады…» Сады – это как-то расплывчато. Всякий поэт пишет про сады. Она в бешенстве пролистнула страниц десять. Надо искать внимательней. Это, должно быть, примерно, года два назад. Значит, 1909 г… Осень. Цикл… Вот оно.
«Беззвучные сады, а может, лабиринты 
Под веерами сикомор своих…»
Что это? Шевеля губами, она вспоминала третье, обрывистое название. «Медлит случиться…»  –  странное, да, это оно. Теперь ясно виделись ей все три. И вот здесь на нее глядит из них первое, плохо зашифрованное в Юриной записи: «Сады, а может…» 
Над «золотыми титанами» пришлось потрудиться. Наконец, Ася нашла его, спрятавшееся в середине «Тернового венца сонетов». Один из них так и назывался. И речь шла здесь о том, как завершился золотой век стихийных Титанов, низвергнутых в прах. Тоже мне, золотой век… От клекочушей в горле ярости и негодования, Ася не могла как следует вникнуть во все это. 
Оставалось последнее из запомненных, самое трудное – «Медлит случиться». Уже потеряв всякое терпение, она по десятому разу пролистывала книгу и изучала оглавление, когда в самом конце открылось: «Прежнее небо над нею Медлит случиться. Звезды – ей не убор, Ночь для нее – не сон». Стихотворение проигрывало предыдущим, оно было о какой-то мерзкой «жрице любви», некудышное. Но не это было важно. 
Все три стихотворения нашлись после двухчасового поиска. Они были надежно зарыты в утоптанную землю книги, они были неумело зашифрованы Юрой, но – вот они, стихи, за которые Галахов когда-то заплатил Юре. Цифры напротив каждого названия, обозначавшего  циклы стихов… Она кинулась к сумочке. В замшевом гнезде, кое-как свернутые, скрученные, прятались постыдные купюры. Четыреста рублей. Галахов не поскупился.