Одигитрия

- Ну а кто, как не он? – буркнул его суматошный собеседник, щурясь и вытирая под носом. – Его самая, почитай, работа. Всю ночь – вот как молоньи сверкали, и громыхало над нами, будто ведра звенели, и дождем мочило, аль нет? 
- Емеля, ты должен сказать нам правду. Обманывать бесчестно. Ты ведь врешь? – неожиданно для всех вымолвил Степа, и Лялька вновь поразилась, каким сильным, недетским сделался его голос. 
Емеля изумился тоже. Даже оробел как-то.
- Ты что, ты что! – закричал он на Степу, но хрипло, с робостью. – Ты что это и говоришь-то! Это зачем я вас морочить буду, ну? 
- Мы тебя обыскать не можем, – продолжал его названый брат все так же настойчиво. – Мы не бандиты, не резательонный отряд. Ты вот что сделай… Ты поклянись. 
Этого Емеля действительно не ожидал. Было заметно, что ему такое предложение ой как не понравилось.
- Это что же сразу – человека бесчестить? – вопросил он молчащую реку.- Нам, христианам, клятвы негоже давать. Попы за это ругают.
- Попы? – и Степа, и сестра его засмеялись, не сдержались – так забавно это прозвучало. – Да ты когда на попов смотрел? Христианин…
- А что ж, и христьянин, не хуже иных прочих, – совсем уж злобно сказал их товарищ и сплюнул. – Не хуже вас, буржуазии. 
- Емеля, клятва нужна, – не отставал Степа. – Если ты ее не дашь, то получится…
- Получится, ты нам врешь! – звонко, с прорвавшейся ненавистью сказала Лялька.
Брат-разбойник впал в какое-то непостижимое смятение. Он чесал в затылке и не знал, на что решиться. Видно, предрассудки насчет клятвы в устах христианских были в нем сильны.
- Ладно, уговорили, – вымолвил наконец сердито. – Клянусь…
- Чем-нибудь для тебя самым важным, любимым, – перебил Степа. 
- Только не иконой Одигитрии, – подсказала его сестра, пристально смотря на обоих. 
Степа вспыхнул. 
- Почему же не Одигитрией? Это ж для него… – начал он и замолчал, глядя на Лялькино несчастное лицо. 
Ошеломленный всем этим Емеля встал и стоял, как столб. Он явно не знал, что ответить. И глаза на секунду взблеснули по-кошачьи, стали совсем желтые, а не карие, как обычно. 
- Так чем клясться-то? – спросил он еле слышно, надсаженным, гортанным голосом. 
- Любимым, самым любимым, – ответили ему брат и сестра хором. Они глядели на него, не отрываясь. 
- Ну, клянусь, – сказал он. – Клянусь самым заветным. Кладом. Вот пусть никогда его не отыщем, ежели запись со мной. 
Потом он отвернулся от них и ушел к воде. Там он тяжело плюхнулся на песок, подперся рукой и задумался. 
В этой позе он очень походил на Ермака, который, сколько помнится, вот так же сидел «объятый думой» в хрестоматийном стишке… «На диком бреге Иртыша» сидел. Так похож, что Степа даже начал улыбаться. На сердце у него полегчало.  
Берег и впрямь был диким, сюда не доносилось ни звука человечьего, ни лая собачьего. Да и кто здесь мог жить? Медведи одни да кабаны-секачи…
Голо и пустынно горела вода на солнце, слепил песок, курлыкали и ныли речные птицы, которых Емеля называл «шелешперами». 
Надо было что-то делать, идти, наконец, разыскивать клад, не то – как справедливо заметил Степа – от бездействия хоть ложись и помирай прямо тут, на этом безлюдном берегу. 
Но Емеля все выжидал. Он ходил в лес, прикидывал да посматривал, и, вернувшись, сообщил, что на том берегу находится Бабья гора, и им туда и нужно. 
И будто бы эта Бабья гора отлично видна, если чуть отойти влево и с пригорка посмотреть на ту сторону. 
Не обошлось, конечно же, без сетований: зачем, мол, плот пригнали не к тому берегу, который нужен. 
Как было ему сказать, что пресловутый плот вообще никто никуда не пригонял, что он сам пристал, куда захотел, а вот почему так или эдак – это одному Богу ведомо. 
Пока Емеля ходил на разведки, брат с сестрой успели еще раз перемолвиться словом.
Безоговорочно признано было теперь между ними, что роли их чудным образом поменялись: теперь Степа стал вроде как за старшего. 
- Я знаю, ты хочешь домой, – успел сказать он ей. – Ты права. Но мы уже почти пришли к кладу. Нам немного осталось. 
- Как же немного, если он даже не говорит, где этот самый клад закопан?
- Он мне сказал. Нам только нужно на ту сторону перебраться. Там гора Бабья. Я тебе помогу… Емеля пошел брод искать, он говорит, здесь брод должен быть неподалеку.
- Откуда он эти места так хорошо знает? Бывал он здесь раньше, что ли?
- Нет, никогда. Он все заранее повыспросил, где что. Здесь где-то неподалеку деревня, Большое Содомово называется, так у него друзья оттуда были родом, он от них все узнал. 
- Друзья? Ты в самом деле думаешь, что у него друзья могли быть? А куда они потом делись, эти друзья? Погибли, ведь так? Небось, сам же и тюкнул их топором и закопал под первым кустом.
- Ну что ты в самом деле… Это давно было, еще до войны.
- Хорошенькое названьице… Это я про Содомово. 
- Да здесь все такие места… – оправдывал Степа брата. – Плевать сто тысяч раз. Ты не бойся, мы быстро со всем справимся.  
- Здесь места самые разбойничьи, я помню, он рассказывал. Стеньки, Ляли-бандиты и атаманские девки. А почему гора – Бабья? 
- Там вроде атаманша давным-давно жила. Какая-то Степанида. Она с горы купеческие суда высматривала, грабила… Со своей шайкой промышляла. Емеля мне рассказывал.
- Потом ее, разумеется, свои же и убили. Как Николая. 
- Наверное… Они всегда так делают. Да зачем об этом сейчас рассуждать? Важно то, что мы близко. Емеля помнит запись. Назубок, он мне поклялся.
- Опять поклялся? Как же это он так согрешил? Он ведь у нас записной христианин, ему все вместе взятые святые старцы всея Руси в подметки не годятся!  Ему класться никак нельзя… Ладно. Шучу. Да, может, здесь со времен Разина все переменилось? Ну вот, к примеру, откуда ты знаешь, по каким приметам он нас вести хочет? 
- Он говорит – Гора. Она самая главная примета. А она стоит. Ее и вправду отсюда видать – я пробовал. 
- Степка, ты…
- Я знаю, – перебил он ее вдохновенно. 
- Ну вот, а еще споришь.
- Я не спорю, – сказал он серьезно. – Я просто… знаю, что он без этого клада умрет. Он о нем мечтает, как сумасшедший, полжизни мечтает.  И я сам теперь тоже.
- Тогда скажи ему, чтобы он нам запись прочел. Наизусть.
- Он и сам собирался. Вот вернется, и я ему скажу. Но и ты ему скажи.
- О чем? 
- Ты должна ему сказать. Он должен знать, что… Лялька. Ты не можешь этого так оставить.
Тут ей стало себя так жалко, что она чуть было не разревелась. Прихлопнула ладонью кривящийся, совершенно детский рот. Берег увеличился и расплылся – словно она глядела сквозь линзы неподкрученного увесистого бинокля.
Степа, уже в который раз, положил ей руку на плечо. 
- Я… потом. Потом ему скажу, – пролепетала она, справившись с собой. – Вот найдем клад, он будет весел, счастлив, и я скажу непременно. После клада. Но не сейчас. Сейчас не стоит. 
Более всего Степу поразило, что она тоже – по-своему – ждет клада.
- Конечно, найдем, – заговорил он, радуясь отчего-то, – ты, главное, не тревожься. Все будет чудесно. Все исправится. Но, может, ты все же... Я молчу. Больше не буду, честное слово. А вот и он, видишь? Во-он он, сюда идет…
- Степа, – прервала она, – ты мне вот что скажи. Почему Дорофея сама доставила нас сюда? Ведь она могла приказать плоту что-нибудь другое… Ну, чтобы мы развернулись и поплыли обратно в Шачу, я не знаю.
Степа из-под руки следил за Емелиными перемещениями. На этих ее словах он бросил свое занятие, привычно уже вздохнул и сказал:
- Нет, обратно в Шачу она против нашей воли не станет. Помнишь, она говорила, что она может встретиться нам на пути, быть с нами вместе... Во внутреннем лесу.  А заставлять она не имеет права, что ли. Или не хочет. Это мы уж сами должны решать.