Одигитрия
- Нет, это не волны, это мы качаемся, это наш разговор такой… Горький и глухой. Я… Мне очень больно. Ты прав, что его любишь, пусть. И я права. Но ты меня не слышишь. Я… Я хочу сказать, что я с ним связана… Не так, как ты. По-другому. Дорофея, ты знаешь все, ты не знаешь всего, ты послушай… Что же это? Как разрешить все это, Боже мой?
- Ты честная. Лялька, помоги мне не бросать его, разреши нам не бросать его, я уже вижу, ты хочешь бросить.
- Там спит он. У, какой он тяжелый, как мешок с землей! Я его боюсь. Я не могу его бросить так просто… Это оттого, что я тебя не могу бросить, Степка. А ты – его. Как все связалось.
- Я не могу. Я думал поначалу, что мне только клад нужен. Что я его в лицо папе брошу и Сашуне: посмотрите, мол, какой я без вас богатый, сильный! Мне от вас ничегошеньки не нужно, все у меня есть, и мне на вас наплевать. А потом… Когда его расстреляли, когда я его из ямы тащил, почти неживого, я понял, что это я его люблю. Я хочу быть, как он – смелым. Как он хочу быть – ОТО ВСЕХ СВОБОДНЫМ… Хочу быть разбойником! Хочу быть ото всего свободным – от всех Волчков и пап! Или нет: я хочу быть таким свободным, чтобы, как равный, папе в глаза смотреть. Забыть о том, что я какой-то… второсортный. Я за ним пойду. Я ему мамин медальон отдал, а он мне – свой крест...
- Дети, идите домой. Оставьте его – он недоброе задумал давно. Свинец чернеет там, где спит он. Скоро прихлынут воды другие, смертные, безликие, затопят леса и города, монастыри и книги, слово и дом… Все под воды эти уйдет, как не было.
- Степка не пойдет без него. Я Степку не оставлю, он один с ним пропадет. И его… Емелю, мне все-таки жалко. И еще – я сейчас скажу тебе, почему я не могу его бросить, Емелю. Прости, не уходи ты сама, не уходи от нас... Господи, пусть она не уйдет, пусть будет навсегда этот голос и пиры…
- Дети мои родные, куда вы идете? Разве не знаете, что можете вы сгинуть без следа? Разве такую участь хотят для вас реки, и холмы, и речь? Не ходите с ним. Это страсть, я знаю, что в нем страсть, мучится он, но вам нельзя с ним быть.
- Дорофея, матушка… Прости нас. Мы упрямые, как он. Я знаю это по себе, я тоже такой. Ты ведь говорила с ним тогда, на реке, когда праздник кончился? Что он тебе сказал?
- Так темно в нем, так спит все, что корни не разглядеть мне, если сам не скажет. Да только ничего по разуму он мне не сказал, вот и ударила я его в щеку за жестокость, за неразумие. Таится он. От самого себя таится, и что делать будет, не знает еще. Не вижу я всего, но то, что вижу – страшно и жалко. Страсть его я вижу, этого и довольно. Не ходите за ним…
- Как же это – ты не можешь все видеть? Ты должна… Раз мы не можем. Что он за человек? Чего он от нас хочет?
- Не могу я всего видеть, доченька, оттого, что и я, как вы, – между этим и прочими мирами стою. И не все мне в вас видно, пока вы мне на помощь не придете, пока не высветится хоть озерцо живое, словесное, глубокое, откуда можно весь остатний лес осветить и разглядеть, какие там корни и ветви меж собою сплелись и как их распутать можно.
- А в нем, в Емеле – нет такого озерца? Совсем? Нет, не может быть. Тогда в церкви…
- Лялька. Ты не бойся, я знаю, я давно знаю, что есть! И сам себе говорю все время: у Емели сердце ЕСТЬ, ты вспомни, как он матушку свою умершую любит. Он же Одигитрию РАДИ ЛЮБВИ вызволял. Это же его благословение, он сам говорил, это его память, его родина. Это его матушки икона, и он чуть не умер за нее… Дорофея, Вода, ты же знаешь, что это правда?
- Нет, неправда это, дети. Не было у матери его, у Надежды моей, такой иконы. Брат ее из дома выгнал, гроша медного с собою не дал, где ж ему отдать сокровище, что дороже руки для такого, как он, было? Ведь он от сокровищ разум терял, искал их тайно по всей земле, и сыну эту страсть передал. Давно он икону выкрал, тому уж много лет будет, выкрал из церкви дальней и древней, что в лесах Заровья когда-то стояла, а после завладел ею сын его, и отцовское безумие унаследовал, и икону эту пуще глаз берег. Да только устеречь не смог – выкрал ее брат его ненавистный, крови и алчбы с ним одной, что сейчас у ног ваших спит. Да только без вас никогда бы не захватить ему вожделенное, и Бог один ведает теперь, получит ли он то, что нутро его алчет… Никогда не благословляла его Надежда моя иконою Одигитрии Матери Божией. И икона эта – ему не память и не любовь. Да и не он за нее умирал.
