Большой дом

И Герка пошел за ним не раздумывая. Потому что сладость вогнутых зеркальных поверхностей, первой и главной камеры с объективом из кварца, новых инфракрасных пленок и съемок в ультрафиолетовом диапазоне, волшебных объективов, искажений пространства и времени и вариаций электромагнитных полей до того взяли в оборот его сонную душу, что и сказать нельзя. Да он и не говорил: он молился на Петра Самойловича, который тоже без лишних слов принял его в команду, повел за собой, кормил и поил, да еще и обучал видеть такое… Книжки давал… Как-то, не слишком анализируя (даже и совсем ничего не анализируя, потому что был к этому не способен, хоть ты тресни), потихоньку, Герка исподволь подготавливал свое будущее, чтоб было, как у этих, из «Битвы экстрасенсов».

Дорога – впрочем, про нее уже и говорить не хотелось. Ну, все ж таки сказать придется: дорога (если так можно было это назвать) шла себе и шла к едрене матери, и под конец завязла в такой лужище, по сравнению с которой известный дедюлевский пруд казался просто плевком. 
- Ну, ружье на изготовку, – сказал очнувшийся Петр Самойлович. Это означало, что надо было готовиться к ночлегу: если получится – в лесу, а нет, так в машине. Герка не умел долго сердиться, потому что все его чувства плавали примерно в такой же жиже, как та, что желтым одеялом покрывала дорогу. Он вылез на воздух, потянулся и глянул вправо, туда, где гиблый худой лес вприпрыжку бежал от разбитой колеи. 
- Палатку ставить? – спросил он не оборачиваясь. По правде говоря, он очень надеялся на то, что никаких таких палаток ставить не придется. Про эти леса он уже нагуглил такого, что ночевать ему там – даже в компании Учителя – не хотелось ни за какие шиши. Запах махорки и дальние голоса по ночам, хруст веток, сиплые отзвуки немецкой речи, гнилые скелеты в касках под клочьями мха… Это сколько ж здесь тыщ полегло? Он дернулся, что-то соображая, глядя в темные березы. В животе у него кто-то хрипло сказал: «здрассте!». Там, в березах… 
- Палатку, – приказал решительный голос за его спиной. – Мы, Шибзик, не за тем сюда ехали, чтобы по машинам прятаться. Стой, аппарат я сам возьму. 
Свою драгоценную чудо-фотокамеру с объективом «Industar-50-2» и надетым на нее светофильтром «УФС-3», заряженную черно-белой пленкой, (модернизированный неуч Шибзик упрямо называл эту камеру дивайсом), он никогда никому не доверял. Вот уже двадцать лет он ее носил на руках (иногда вместе со штативом), и она ему платила за то приобщением к вечности. Таких фотокамер, способных делать снимки в ультрафиолетовом диапазоне, фиксирующих то, что находится за пределами человеческого глаза, может, сейчас и хватает, мало ли придурков-охотников за привидениями и тем, что «не видно глазу», но здесь ведь нужен талант, дар, мощное видение, интуиция! Он, конечно, не первый, и это немного обидно: да, не он изобрел эту технику, но что с того! Зато он один из первых начал пользоваться. Он вспомнил своего озерного Христа и усмехнулся. А светящиеся пришельцы в деревне Малые Коты! А снимки незримого города над озером Байкал! А призраки зеков с Беломорско-Балтийского канала! А Соловки! И вот теперь, наконец, это. 
Он с удовлетворением оглядывал смурые, жесткие, как веники, осины, березы и елки. Туман ему тоже понравился. Лес тянется на много километров, и это отлично. Копателей здесь, конечно, немало, у них металлоискатели, щупы, лопаты – их дело вытягивать из-под земли незахороненные трупы солдат, рыться, так сказать, в материальном, во прахе. 
А Петр Самойлович смотрит шире. И глубже. Он один может увидеть то, что хитро и исподволь сосуществует здесь наравне с елками и пнями, зевами-прогалинами и перекореженными останками военной техники сороковых годов. После побоища, которое здесь сотворилось, сгустки отрицательной энергии прямо роятся и кишат в воздухе вот уже более семидесяти лет. Человеческая жизнь целая… И это даже неплохо, что столько незахороненных тел еще осталось: раньше они просто торчали из-под каждого пня, теперь копатели все же отрывают, приглашают попов, делают братские могилы, да разве всех захоронишь! И это, опять же, для дела хорошо, потому что больше шансов увидеть ноосферу. Ее здесь можно лопатой грести из воздуха. 
Впрочем, воздуха-то, как оказалось, вовсе не было. Вместо воздуха в горле стояло что-то кислое. 
- Туман, – сказал Петр Самойлович. 

Неподалеку от дороги уже слышался хруст и тяпанье топорика. Это Герка ставил палатку. Придется ему повозиться, м-да, пусть учится племя молодое, незнакомое. Какое облегчение, что решил он взять сюда одного только Герку! Петр Самойлович вспомнил глаза Нюты: «Я все могу. Я вам буду на костре готовить, посуду мыть в снегу. Я ночами не спать могу. Возьмите только». На костре… В снегу… Ему стало смешно. Снега-то никакого нету. Слинял снег. 
Фотокамеру, она же дивайс, в новом, сделанном на заказ чехле, он торжественно положил на раскладной столик возле палатки. Шибзик суматошно разжигал костер, ломал сучья с воинственным треском, но далеко старался не отходить, видно было, что напуган, вслушивается. 
Это была, самая что ни на есть, правда: Герка все трогал охотничий нож у пояса, а капюшон отстегнул и засунул в спальный мешок в палатке – чтобы не мешал слушать ушами. Полянку он выбрал небольшую, со всех сторон закрытую деревьями. Пусть чахловатыми, но все же самыми живыми деревьями: осинами или березами, разобраться в сумерках было трудно. Костер разгорался, и по поляне, перемешанные с искрами, ходили тени. 
Открыли тушенку. Учитель что-то говорил, но Герка на этот раз слушал мало и без почтения: он все думал, что они будут делать, если раздастся неподалеку детский смех, перемещающийся из конца в конец чащи. Он читал в интернете на поисковых сайтах, что здесь где-то рядом была деревня, спаленная немцами подчистую, и этот смех слышали те, кто зачем-то (по дури, наверно) располагался на ночлег в одиночку. 
- Угуглился я, – сказал он себе под нос, чтобы не чувствовать животного одиночества. 
Чтобы отвлечься, он стал думать, как же ловко должно было действовать ЦРУ, чтобы всего за несколько лет взять и подсадить всех на интернет. По телевизору вовсю говорили об этом, так что получалось, что у ЦРУ везде в России были пособники и приспешники. Прикольно! Мать всегда говорила, что от этого интернета одна похабщина, но Герке почему-то было неприятно думать об этом, хотя вслух свое мнение он выражать не рисковал. Компа своего у него не было, он ходил в районную библиотеку и, надо сказать, проводил там немало времени за изучением всякого разного, блогов и сайтов. А теперь на душе у него было гнусно, и все. Наверное, и впрямь, интернет – зараза. 
У него было такое свойство: раз и накатит чудная муть – так что даже Учитель и все Геркины подвиги на поприще изучения хрономиражей становились вдруг легковесными и плоскими, как картонка. За них нельзя было зацепиться, и в животе что-то стыло, как будто там кого-то похоронили.

Возбужденный Петр Самойлович в который раз уже объяснял ему про хрономиражи в лесу: «Ну, вот видишь ли, сейчас настроимся, поймаем момент… Тут главное понять: может, на том месте, где мы сейчас сидим, проходила дорога, ну, то есть, припасы подвозили или раненых забирали, понял? Здесь вообще узкий коридор был, вроде как просека, тут с земли и с воздуха расстреливали. Вот оно все и высветится, как есть… Ясно тебе? Вот это будет снимок, понял?» 
Но Герка не воодушевлялся. Наверное, дело было еще и в том, что раньше они всегда выезжали на охоту за хрономиражами всем ядром группы: а это, ни много, ни мало, пятнадцать (а иногда и двадцать) человек. И места были все больше  нестрашные: речка там, холмы, следы пришельцев, а на Соловки когда ездили, то его, Герку, не взяли: он тогда только влился в группу и ему не доверяли как маленькому. 
И Анна Евгеньевна, Нюта, всегда готовила и шутила, и у них была походная кухня, и тогда еще была другая, не такая как сейчас, специальная темная палатка для проявки и печатания снимков, где пахло тайной и потом, и был даже прибор ночного видения. 
…А один раз ваще прикол: прикатились жители той деревни, где группа засняла светящихся шарообразных пришельцев. Типа хаюшки, пиплы! Они такие пришли, и просят помочь им памятник Инопланетянину сварганить – потому что они типа патриоты и своей землей гордятся. Ну реально тащатся они от своей земли. И все тогда этот памятник делали вместе из огромной коряги, и Герке поручили вокруг головы у памятника новенькие гвоздики вбить – вроде как нимб. И это была крутотень, просто супер-пупер клево, и все праздновали, и притащили водку и закусь – свежую рыбу малосольную. 
А сейчас они одни с Учителем в лесу, и костер горит слабо, и вовсе не хочется, чтобы вдруг из сумерек вылупилась дорога и повозка с ранеными… 
…А ночью лес – это такой триндец, что соваться туда может разве что в корягу пьяный, ну, то есть конкретно кирной. Одних черепов на каждый сантиметр – вагон. Елочки – а под ними такое… В общем, реальный экшн, а не лесок… Эти черепа, в инете была инфа, во времена царя Гороха, ну, то есть, после войны, по разнарядке ихней собирали, как капусту, и считали – одна черепушка – один этот… трудодень. Это типа как рабочий день: в колхозах чем больше засчитывали этих трудодней, тем круче было: жратву давали и деньги, типа плату. А еще местные ходили в лес убитых обдирать. Ну, все же на поверхности лежало под елочками этими: трупы, а рядом вещмешки с консервами, с хлебом консервированным. У наших трупов, понятно, такого хлеба – не але, а у немчуры были банки. И шинели с них, со всех сдирали, и сапоги… Им что, они уже мертвые, а живым надо было харчеваться…