Большой дом
Ехали сутки, грязь взрывалась глубоко внизу, под ноющими колесами, желто-бурым заклеивая окна. Пахло даже внутри уаз-хантера: лесным непролазным месивом, холодной глиной, хлипким маем, гнилыми стволами берез, бездомностью.
- Здесь кругом одни болота, от того и вонь, – высказался Герка, которому молчание Учителя стало наконец не под силу. Учитель Петр Самойлович отвечать ничего не стал. Он сидел, набычившись, утонувши в своей походной куртке, такой же крапчато-бурой, как грязь на ветровом стекле. Дворники скрежетали, размазывая жижу.
- Вот как пить дать, засосет конкретно, – бурчал Герка сам для себя – Дороги, пыль да туман… Там прикольно, в песне: хоть пыль у них там была, а у нас тут… У нас гниль, а не пыль… Гниль и… боль… Туман и этот… обман…
- Эй, – вдруг вынырнул голос Учителя откуда-то сбоку, – притормози, я кому сказал!
Уаз-хантер встал посреди бездорожного месива.
- Осмотреться надо, – сказал Учитель и боком начал вылезать. Было слышно, как его отважные сапоги пожирает с хамским хлюпаньем глина – защитница этих мест.
Герка впечатался щекой в ребристый руль и закрыл глаза. И сразу справа, в закрытом глазу что-то болтнулось: что-то белесое, округлое, с пронзительными скважинами вместо глаз, на голове – столб из тумана. Руки протянуты к Герке. Дедюлевский Христос.
Тогда еще во время съемок у всех, у всей группы, остановились часы. У Герки они так с тех пор и не починились. Пипец, пришлось новые покупать.
Это было место средней степени тяжести, но хорошая зона, зона с высокими энергетическими проводимостями – там много чего получилось отснять… А как Петр Самойлович гордился этим Христом! Даже в Белоруссию послал, и в Америке ученые – Маргарита Викентьевна с братией – спорили о том, насколько изображение реально крутое… То есть насколько там Христос, а не просто небожественный призрак, каких много. Там Христос весь белый, а сквозь него что-то такое просвечивает… Пруд просвечивает и вроде куста. Только кусты там не растут. Не-а. Там песок. А пруд, конечно, был, в Дедюлеве пруд нехудой, даже типа озеро… Большое и чистое. К вам слон придет купаться…
Сестра звонила незнакомым людям, набирала от балды: «Хотите в жизни большого и чистого? Да? А у вас есть ванна? Ну, ждите, сегодня к вам слон… придет ку…» Блин, колдоебины тут знатные. В детстве казалось прикольно, просто корчило от смеха, да, слон… Ох как странно, что Сонька того… Умерла. Вот бы ее заснять, то есть, ее астральное тело заснять, чтобы хоть как-нибудь увидеть! Ее нашли на диване, в ее коммуналке, ей было пятнадцать… Она лежала там два дня и две ночи. Говорили, что передозняк, но он, Герка, в это не верит. Не верит, потому что… А потом мать сказала, что не придет на похороны и Герке не разрешает ходить, потому что самоубийц нормально хоронить нельзя, это типа грех. И Герка сказал, что идет в свой колледж, а сам убежал на Сонькины похороны, и ему там было так…
Он чмокнул губами, все его лицо медленно затекало, становилось резиновым, ребристым и сладко воняло бензином… Если уж мы в Малых Котах зафиксировали шарообразные светящиеся формы с крыльями, то почему Соньку не того… Не зафиксировать?
Затылком он чувствовал, что Учитель копается невдалеке: то ли полез в чащу, то ли исследует дорогу, чавкая где-то рядом. Он всегда чувствовал Учителя, как говорится, подкоркой. Петр Самойлович – величина. Сила. Ученый от бога. Как ему, Герке, повезло, что его одного из группы Учитель взял на это дело… И совсем не страшно… То есть страшно так, что зашибись… Но в меру. В «Битве экстрасенсов» недавно показывали, как Марьян Иванович, ну, тот, из Ростова, который выиграл у них конкурс на подселение чужой души к другой душе, как он снимал потом эту подселенную душу… Короче, жесть! Вынос мозга. Работка триндец: уделаешься, пока выковыряешь эту самую душу обратно… Свечи там, заклятия от бесов, молитвы всякие… Все прям тряслись там, чуть в штаны не наложили. А только Учитель круче. Он этих душ – и подселенных, и неподселенных – навидался за жизнь…. Его не проймешь. Он…
Сон для Герки был счастьем. Во-первых, потому что он уже сутки был за рулем, воюя с этой гребаной дорогой. Во-вторых, потому что во сне он мог чувствовать и думать разные мысли, а в нормальном своем, повседневном виде он вроде как спал и ничего думать вообще почти не мог. В-третьих, во сне Герка обретал способность говорить. Говорить внятно, даже интеллигентно. И каждый раз оказывалось, что все фразы и словечки, которых он наслушался, обучаясь в летучем отряде Учителя, были при нем: все бессознательно записались на подкорку и перли плотным косяком, а то и клубком, как рыба, идущая на нерест.
Чем-то его смущали эти подселенные души… Сонька. Да. Похоже, она типа подселилась ко мне… Три года прошло, а я вижу… Иль нет, слышу, как она по телефону треплется и смеется. Она всегда тихо так смеялась, про себя будто. А ведь ее отчим мутузил, она жаловалась вроде как… Она стремалась одна в квартиру входить – ну, что поддатый он выйдет. А я… А мне как-то все тогда вдруг по барабану стало. Я мутный ходил, ничего не втыкался, что она там одна… Мать говорила, пускай сама, коза, решает свои проблемы, не лезет к нам. Да она и неродная сеструха, а двоюродная. Вот и дорешались они там…
- Эй, Шибзик, – громко сказал ему в ухо Учитель, – ехать пора. Здесь пока еще не совсем то, что надо… Местность вся заболочена, но продраться можно, это я тебе говорю. К ночи должны быть на месте. Ноосфера-то здесь прощупывается, ну, подключка какая-никакая есть, да только это все не то…
- Ноосфера? – Герка на Шибзика не обижался. Это Учитель так. Это потому что Учителю пятьдесят с хвостом, а ученику – семнадцать. Но он способный. Он еще покажет…
- Ну, мир мертвых, забыл, что ли, чему Вернадский-то учит? – недовольный Петр Самойлович хрястнул дверцей машины, отчего голова Герки подпрыгнула на плечах, и он мигом проснулся. Раздался рев, и бурый кисель взлетел чуть не до самых небес, до самой ноосферы. Стекла пожелтели.
- Как говорится, гивном очи застилае, – выразился Петр Самойлович, любивший иногда вставить что-нибудь емкое и по делу. Иногда Учитель даже и сам не знал, откуда, из какой эпохи его героической жизни приходят ему на уста всякие хлесткие выражения.
Герка не стал спрашивать учителя, кому «застилае»: ему или уазу, он пытался вспомнить все, что знал про эту самую «ноосферу», и выходило, что знал он до черта мало.
- Ноосфера, – сказал Учитель, подметив Геркино смущение, – это место в космическом пространстве, где накапливается мощная негативная информация. От людей. Ну, битвы всякие, убийства, пожары, катастрофы разные… А потом к нам обратно идет. В виде образно-звукового ряда… Вот и получаются места, которые мы с тобой ищем. Там отрицательные энергетические сгустки, поэтому и хрономиражи там. Понял?
Герке было обидно, что Учитель снова посчитал его за лоха. Он хмыкнул, тряхнул вороной чувашской челкой, сплюнул в окно, чтобы защитить свое достоинство и сказал:
- Да знаю я… Просто я не врубаюсь, чего мы туда едем, там же высшая степень тяжести, вы же сами говорили, что там прямо с копыт срубает. Почему мы среднюю какую-нибудь не выбрали? Ведь это ж опасно может быть… Ну, не знаю, для дивайса, что ли…
Сказал и сам испугался своей трусости. Хотел, как лучше, а получилось… Теперь не просто лох, а еще и морось. И еще прикрылся дивайсом, как чайник.
- С копыт срубает! С копыт! – Петр Самойлович говорил с педагогическим показным отвращением. – Учишь, учишь – а все без толку! Нам места средней степени тяжести – вон уже где, – и рубанул по горлу. – А в этом лесу ты хоть жизнь узнаешь… Поймешь, почем овсы…
- Почем чего?
- Вот и узнаешь – чего, когда доберемся, – и Учитель принялся засупонивать ворот своей походной куртки с таким остервенением, будто боялся заразиться от Герки глупостью. – Образовываешь тебя, дурака, окультуриваешь, учишь: вот уже три года с тобой вожусь, в экспедицию взял тебя одного, ты это-то хоть понимаешь, пэтэушник? За дивайс он испугался, тоже мне…
Тут Герка замолчал намертво. Он зверски обиделся. Формально Петр Самойлович был прав: Герка был, ну, то есть… раньше… Ну, учился год в этом… ну типа в колледже учился на водителя, в Новосибирске. Колледж он послал лесом. Из Новосибирска слинял. Даже не раздумывая. А что там было терять? Кобеля-папахена? Маманю, на которую этот самый папахен периодически в пылу разборки нахлобучивал помойное ведро? Пятиэтажку с раздолбанным балконом и темными конурками вместо комнат? Нет, Герку звало и томило иное будущее. Как только он увидел Учителя, услышал его речи… Ах, что тут сталось с этой мучительной фигней внутри, с душой – как потом ему объяснил Петр Самойлович.