Большой дом
И тут он налетел на неожиданное и весьма ощутимое препятствие. Выяснилось, что он не знает, как позвать Учителя, то есть, как именно к нему обращаться. Не орать же на весь завод: «Учитель, Учитель»! Глупо и как-то… дико. Как позвать того, кто пропал? Шибзик стал вспоминать. Очень быстро он пришел к выводу, что за все эти годы он ни разу не обратился к Петру Самойловичу по имени-отчеству. Другие да, обращались. Это к бабке не ходи. Кто-то даже называл его «учитель», особо приближенные говорили «наш», за глаза - так просто, без имени. «Наш-то не хочет ехать на Волгу, говорит, там энергетика низкочастотная», ну, и всякое такое.
Но вся проблема была в том, что, как выяснилось, Шибзик вообще никак к нему не обращался. Поначалу стеснялся, чего уж там, а потом, когда попривык, стал говорить просто «Вы», без всяких там выкрутасов. Кроме того, Учитель частенько его прикладывал, щучил почем зря, звал «дураком» и «пэтэушником», поэтому при первых признаках недовольства Шибзик немедленно давал деру на ментальном уровне и развил в себе завидную способность увиливать, усклизывать и улепетывать от Петра Самойловича со страшной быстротой – опять же на уровне как бы астральном, невидимом глазу. При таких отношениях обращаться к Учителю прямо никак не получалось. Вот и заехал Шибзик в тупик, едва только понадобилось позвать Учителя безо всяких запятых.
В итоге он все-таки крикнул: «Вы слышите? Где вы? Это я, Герка! Эй!» Но от крика ему самому сделалось так тошно, что он тут же прекратил. Даже не тошно, а пипец, как страшно. Прямо башню сорвало. Он никогда раньше не пробовал кричать в огромном пустом и темном помещении и не подозревал, сколько эха накапливается в таких местах. Такое эхо, наверно, прикалывает то, что оно отчекрыживается от каждого угла, и долго пилилюкает потом неизвестно где – как посторонний голос всяких там сущностей.
Герку заштырило конкретно, и он просто не смог больше орать. Пришлось, как выражались некоторые умные люди еще в школе, убавить волюме. Он принял решение искать просто так, кроме того, ему казалось невозможным, что Учитель возьмет и так вот уйдет. Да и как тут уйти, куда? В окно он бы не полез, это Шибзик знал наверняка, а другого выхода здесь не было. И мимо Шибзика он тоже не смог бы просочиться – нереально, и все.
Шибзик побродил еще по невнятному и заброшенному этажу, раза три, пересиливая себя, все-таки крикнул: «Эй, где Вы?», но никто ему не ответил, кроме долбаного эха. Через полчаса примерно взмокший от беготни Герка понял, что страшно ему не за себя. То есть, за себя тоже, но за Учителя больше. Не таким-то уж громадным был этот самый этаж, если можно было за час три раза его просканировать.
Сканировал Герка на совесть, он перепроверил главный цех, подсобные помещения и место, сильно смахивавшее на бывший склад. Там валялись ведра без ручек, корыта для цемента и прочая хрень. Весь этаж был полный отстой, ничего интересного, все старое, ржавое, заброшенное. Через час Герка понял, что Учителя на этаже нет, что разминуться они не могли, потому что Герка выбегал в коридор на пять минут, и Петр Самойлович, выходя из главного цеха, должен был стопудово напороться на Герку. И все же за эти пять минут Учитель умудрился куда-то деться, хотя деваться здесь было некуда.
Герка клял себя и материл, что побежал на разведку, не дожидаясь Учителя. Потом он убедил себя, что Учитель просто спустился вниз по лестнице на следующий этаж. Место было реально тоскливое, штырило здесь не по-детски. Поэтому за Учителя было как-то даже не то что страшно… а просто хотелось его выдернуть отсюда. Шибзику триндец как хотелось слинять – но не одному. Он знал, что без Петра Самойловича не уйдет. То, что Учитель мог взять и исчезнуть из мира живых, не давало ему покоя. Потому что мир живых без Учителя был совсем не тот, это был беспонтовый мир, чего тут говорить, голимый мир.
Еще через час Шибзик совсем охренел. К этому моменту он уже избороздил весь следующий этаж, спускался и поднимался по ржавым лестницам, натыкался на темные и малопонятные предметы, два раза впечатался головой в сволочные балки, выпирающие из потолка, сидел на груде каких-то шлакоблоков и не выткался, где бы еще почекать, потому что чекать было уже просто негде. Еще через полчаса он пришел к неутешительному выводу, что заблудился и даже не помнит, на каком именно он сейчас этаже. Лестница на тот, верхний этаж, пропала из глаз, лестниц тут вообще было зашибись, как много, и все одинаковые, как ребра батареи. Завод оказался огромным, даже слишком.
Как же так? Как мог Учитель так его кинуть, так просто взять и уйти? Нет, он, конечно, не мог, он реально не мог. Значит, остается одно – поверить, что с Петром Самойловичем че то не то стряслось. И Шибзик верил. Но из этой веры проистекало одно крайне важное следствие: раз так, Учителю надо было помочь. Но как? Для начала надо было его отыскать.
Пока Герка мариновался на неизвестно каком этаже, пытаясь выбраться на свободу и отыскать свою драгоценную пропажу, внутри завода резко стемнело. Это была ночь, темнота, а в темноте можно было здорово навернуться. В голове у него тоже было темно, там крутилась одна-единственная фраза из инета: «Суслег – это мелкий степной медвед», но к чему она там крутилась, Герка не знал.
Учитель пропал, он и всегда был такой… вроде как пропадающий… Он был сила, он был круче всех нас, а мы так, грязь под ногами… плевки типа. Мы ему: «Респект и уважуха», а он нам: «Ну ладно, так и быть, я проводник этих… пришельцев и всяких там потусторонних энергий, я избранный, как в этой, как в «Матрице»… Уважайте, пацаны, только отодвиньтесь на метр…» А Анна Евгеньевна, она так и ваще запала на него… Все время жалела его, реально жалела: куда пошел, да что съел, да как спал… Это все потому, - сказал себе Герка, - что он был отдельный… Ну, как бы это выразиться, во: плевать на всех хотел. Одинокий, как Спайдермэн… Или как враги Спайдермэна: Желчный и Кровавый.
- Е-мое, – сказал себе Шибзик. – Че ты гонишь, че ты гонишь, я тебя спрашиваю? Это же Учитель. Он сила. Он круче всех нас. А это значит, что жалеть его нечего, он сам это… кого угодно…
И тут измочаленный вконец Герка (упавший на пол где-то в коридоре, лучше сказать, в одном из черных коридоров, где скрипели фанерные двери, и что-то бухало в глубине), заснул. Усталость доконала. И во сне он понял, что не может выйти, потому что дверцу заклинило. Бывают такие шкафы, у них тоже был такой – как гробешник огроменный из фанерного листа, с наклеенными рейками… В детстве Герка прятался за шкаф и сидел там часами, особенно во время разборок мамани с папахеном. Но только теперь Герка сидел не за шкафом, а в нем. Там было мрачно и беспонтово. Герка дергал дверь, но она не открывалась, при этом в шкафу ничего не было. Ваще ничего. То есть, не на что было отвлечься. В шкафу была пустыня сердца.
Во сне Шибзик метался по шкафу, который раздувался до гигантских размеров, как паук - когда нажрется. Выхода не было, только одна щель в дверце, но сквозь эту щель Герка не мог просочиться, как не крути, он же был человек, а не паук. В щели было светло, Герка стал глядеть. Его прямо здорово всуслило, когда он увидел, что шкаф-то, оказывается, стоит в лесу – прикинь, в лесу, типа на поляне стоит. А вокруг деревья. А потом он увидел Учителя. Тот выдирался из чащи, весь в репейниках, в колючках, вроде как бежал за кем-то, лохматый, серый, одним словом, таким Герка еще никогда Учителя не видел. Но он очень обрадовался, прямо офигел от счастья, он завопил из шкафа, что он здесь, что ура, но Учитель, похоже, его не слышал, он встал на четвереньки, как маленький, и пытался что-то такое рукой из-под шкафа достать. Он плакал, он реально плакал, Герка видел, что серый воротник его куртки почернел от слез.
Он все шарил под шкафом, его рука бестолково стукалась снизу о днище, но Герка уже не мог кричать, потому что он не знал, как позвать Учителя, он думал во сне, что надо позвать, но как же его зовут, у него же есть имя, не кричать же, как дурак: «Учитель»! А потом Шибзик увидел сквозь щель, что Учитель вскочил, как ошпаренный и за кем-то погнался, за кем-то мелким… Что-то, похожее на желток, прыгало в сторону леса, и тут Герка разобрал, что это был мелкий суслег, такие бывают на открытках, и Учитель плакал, реально плакал и все пытался его схватить. Но суслег уворачивался, и под конец стрельнул куда-то вбок и пропал в лесу…
Герочка, Герасим, - сказал Герке кто-то, он не мог увидеть, кто, но это было и не нужно, потому что так его теперь никто не звал, а раньше... Герке стало тепло и приятно. Но он не мог вот так на раз взять и обрадоваться, потому что ему было жалко Учителя. В этом сне Петр Самойлович был такой же, как все, потому что он плакал, блин, как все люди. И от этого Шибзику было его жалко. Он думал во сне: где же он лоханулся, что пошло не так? На каком витке он проскочил мимо Учителя? И есть ли здесь призраки и всякие сущности или нету? И что делать, если они все-таки есть?
И еще он боялся леса. Он же сидит в шкафу. Ведь так? А шкаф типа в лесу. А в лесу эти… Покойники в касках и с вещмешками. Ситуация патовая, как говаривал Учитель. Шибзик не знал, что значит, «патовая», но ему нравилось, как звучит это слово из ученого мира.
Потом, уже просыпаясь, он вспомнил, что «Герочкой и Герасимом» звала его сестра Сонька, «Герасим» был этот, из фильма про собачку, который они оба смотрели; и что как-то раз, когда ей было лет восемь, она рассказала Герке прикольную штуку: один шизанутый дед на улице пристал к ней с разговорами и научил странной штуке: что те, у кого чистое сердце, смогут прямо так, за здорово живешь, увидеть Бога.
