Пес ушел от нас и вертелся среди камней внизу, явно ожидая, пока мы спустимся. И мы стали спускаться. Наверное, три книги подумала я, какая еще библиотека? Откуда?
– Я тебя приглашаю к себе, – сказал Маноло. – У меня там мама… Ей девяносто лет. Зайди, она будет рада. И я покажу тебе мою библиотеку. Не у кого такой нет. И еще я покажу тебе пули. У меня всякие пули есть, я их тут добываю, наполеоновские есть, франкистские… Они по весу и виду очень различаются. Тут из стены и вокруг можно много навылавливать… металлоискателем.
– А где ты живешь, Манолито? – спросила я. – Разве не в городе? У тебя тут дача внизу?
– Живу в пещере, – сказал он. – Знаешь, в настоящей пещере. Тут многие раньше так жили. Это не дача, это дом. Настоящий. Вот ты увидишь. Я всю жизнь проработал прорабом на стройке в городе. В архитектуре разбираюсь, вот ты поглядишь. Сам пробил, сам обтесал стены. Это большая работа. Я тебя приглашаю, чтобы ты посмотрела. Водопровод провел, воду качаю из скважины. У меня там ванная, кухня, все сам, все сам… И мама обрадуется. А то она часто одна. Недавно упала и повредила ногу, вот ты увидишь. Так что ходит так себе. А я все время здесь или с друзьями. А она одна в нашей пещере сидит.
Прозвучало это несколько ошеломительно, и я поняла, что Маноло не врет, очевидно, все так и было: и пещера, и мама, и пули, и даже библиотека. Он просто не мог такое придумать.
– Опять, стервец, удрал, – показал он на пса. – Не сидится ему, ты глянь!
Очевидно, пес пошел в хозяина – тот тоже, видать, не мог усидеть на месте.
У стены возле Башни Крови я попросила Маноло отойти на минуту. Он не стал ничего спрашивать. Обрыв рушился глубоко в пропасть. Ничем не примечательный кусок стены, искромсанный пулями, желтел на солнце. Полуденная плотная тишина над ним и над Башней ширилась голосами, как будто реплика невидимого хора пробивала себе дорогу прямо на глазах. Нужно было лишь небольшое усилие, чтобы услышать эту кипящую воронку. Сколько пуль собрал здесь Маноло?
Блестящая трава белела мелкими цветками. Наверное, на рассвете, когда выпадает роса, здесь все седое.
Сосны, стоявшие поодаль, раскачивали ветер в разные стороны. Трудно было поверить, что раньше их не было. Маноло сказал, что их посадили те, кто жил здесь после гражданской войны. Те, кто приходили сюда, к стене, когда еще здесь белели кресты. Поначалу горы были голые, только травы, только вереск. Зато теперь здесь целый лес, сказал Маноло. Сосны растут быстро, и все время их догоняет подлесок – новые сосны: кров для всех тех времен, которые столпились здесь вокруг крепости, трубя, плача, визжа и звякая железом.
Я еще постояла у стены, потом повернулась и пошла вниз. Пес бежал поодаль и изображал бурную деятельность, тыкаясь носом в ускользающие хвосты сизых ящериц и мелкие муравейники. Земля кипела многосоставной и вкусной жизнью, но белые бабочки мешали псу сосредоточиться, плавая над ним в изящных позах, как воздушные пирожные.
Когда мы подошли к джипу у ограды, я почувствовала, что приглашение в гости подвернулось как нельзя кстати – усталость давала о себе знать, да и, кроме того, мне было чертовски любопытно познакомиться с мамой из пещеры.
Мама выкатилась мне навстречу, сияя ярко-красными волосами. Она пришла в такой восторг, что даже обронила на пороге палку. Маноло ввел меня за ограду: за нею прятался кусок горы с пробитой дверью и окном. Мы вошли, не торопясь, под крики мамы. Белоснежные стены искрились толченым сахаром, плитка под ногами немного смахивала на шоколадную. Гроздья искусственных цветов, немалых размеров бочонок с вином, связки лука, стесанный временем боевой топор над кроватью и книги, книги, книги.
Маноло не соврал: над дверью в столовую он соорудил книжный шкаф, и тот встал буквой «п» над входом и разветвился по стенам. Исторические хроники, сочинения о металлах, камнях и кладах, справочники, какие-то толстые томины весом в пуд…
Мама буйствовала, не давая мне толком рассмотреть сокровища запасливого Манолито. Она тащила меня во всех направлениях разом: вот ванная, видишь, он сам ее пробил, вот этот кран, видишь, все он провел… Из самой из, значит, из земли! Вода из скважины, а вот и кухня, плиту видишь? А смотри, какая у меня тут посуда! Мисочки расписные, гляди! Я все сама: хочешь флан, сделаю флан, а то еще и целый обед сготовлю, и салат, и жаркое… А вот тут, смотри, Эсперанса, вот тут вся моя семья! Видишь, какой? Это мой муж! Двадцать лет назад как помер, пусть земля ему будет пухом, а смотри, какой красавец, весь чернявый, высокий как король, с розой в петлице, шляпа какая, смотри! А это я! Хороша? А вот и внучки! Ух, и милые у меня внучки! Их штук десять… Нет, уж, наверное, пятнадцать… Забыла…
Чтобы дать маме время поостыть, мы присели во дворе под тополем. Маноло притащил кожаный бурдюк с вином, но мама настаивала на обеде: она не хотела меня отпускать, нет ни за что не хотела, я ей напоминала то ли дочку, то ли правнучку, то ли просто… Да, она любит гостей! У них тут зараз по сто человек бывает! Приезжают внучки, правнучки приезжают, все довольны, да! Я взяла ее за руку. Мама сидела красная, взъерошенная и бешеная, как бык.
– Вам бывает одиноко, сеньора? Маноло сказал, он вас часто бросает одну. И как вы управляетесь?
– Ох, и не говори, Эсперансита! Каждый вечер, чуть луна, и он шасть – нету его, друзья у него в городе, ты ведь знаешь, как это бывает… А я вот все одна… А как бы мне хотелось, чтоб вот ты была со мной! Ты откуда такая милая-то выискалась?
– Издалека, сеньора, из России.
– Ох, это не у нас, это я не знаю, где такое и бывает. Я вот ногу повредила, так и далеко ходить не могу…
– А зачем ходить-то? – перебил Маноло, который слушал маму изо дня в день и был явно не в восторге от этого занятия. – Чего ходить-то? У нас тут все есть, все есть! Вот в пещере – зима, так не холодно, а летом – так не жарко! Ветерок, прохлада, лежи себе отдыхай! Все есть!
Отвлечь маму от ее скорбных раздумий можно было только одним – обедом. Судя по всему, Маноло не то чтобы мечтал пригласить меня к столу, но это, похоже, был единственный путь примирения с мамой. Так что приглашения я удостоилась и даже довольно церемонного: чтобы все знали, как мы тут живем, сказал Маноло, чтобы ты всем рассказала, какие мы тут радушные вот оно как!
Полыхнув красными волосами, мама прыгнула, для вида опираясь на палку, мотнула подолом и устремилась в дом. Она хотела продемонстрировать мне свой знаменитый флан, нежный как облако в карамельном сиропе.
Обед был превосходен, какие-то колбаски, непонятный, но очень выразительный суп с мелкими овощами, белейший хлеб и вино из бурдюка. Правда, пил его главным образом сам хозяин, но это было не так уж важно. Мы говорили о поиске кладов, и Маноло, утираясь на ходу, быстро выскакивал из-за скромно накрытого стола, раскатываясь по лазурным плитам пола, подлетал к заповедным шкафам и приносил мне свои драгоценности. В замшевых тряпочках лежали монеты: толстые и тонкие лепешки римского, арабского и древнего испанского замеса. Попадались и сероватые франкистские: подозрительные соглядатаи времени со стертой физиономией. В плоских коробках громоздились пули.
– Эти я нашел у стены, – сказал Маноло. – Их там пруд пруди. Я вокруг стены хожу с металлоискателем, много набираю зараз….
Он походил на заядлого грибника, любителя земляных даров, вот только на этот раз дары были слишком уж тяжелыми и ледяными: длинные свинцовые капли гражданской войны и круглые неровные пули наполеоновских времен.
– Это что, – сказал Маноло. – Это так, игрушки. Вот брат мой ходит с металлоискателем, у него крутой, последней модели – так это да: раз было, он брильянты нашел, ну серьги бриллиантовые, представляешь? Стоят много тыщ евро. А коллекция монет у него, ты такой никогда не видела! Он столько всего набрал…
– А не опасно с металлоискателем ходить здесь? – спросила я. На моей ладони круглились находки Маноло. Было трудно отделаться от мысли, что они не сразу попали в песок. Поначалу их приняла в себя чья-то плоть.
– Так мы по ночам, – сказал Маноло. – Днем это того… Ну, ты понимаешь. Мы тут хорошо живем, у нас все есть, все есть. Вот даже пули есть, сокровища… И еда у нас есть, и вино…
– Ты вообще пса-то кормишь? – спросила я. – Что-то он худоват.
Воздух в пещере казался нежным и легким, по белоснежным стенам ходили мелкие искры. Деревянные кровати в спальнях мамы и Маноло были укутаны до ушей пестрыми лоскутными одеялами. Псу назначалась отдельная пещерка с двумя тряпичными гнездами. Второе гнездо было для папы пса, сказал Маноло, но папа недавно умер. Теперь это все для сына. Нет, ты скажи, какая еще собака так живет? Ведь все у него есть, все есть! – бормотал Маноло, насыпая псу сухой корм.
Маноло вышел меня проводить. Мама несколько раз кидалась мне на шею, потом вспомнила, что уже давно пробил час сиесты и упрыгала обратно. Пес побежал за нами. Незаметно было, что он пообедал.
– Тут многие раньше жили в пещерах, после войны жили, – объяснял мне Маноло, когда мы спускались к развилке дорог. – Домов не было, денег не было, на ослах возили воду из города, дети спали все вповалку на одном матрасе… Дядя мой так жил с семьей… Тут везде пещеры, все пещеры, ты смотри…
Забранные решетками двери в каменных глыбах, глубокая тень очага за камнями ограды.
У меня в ладони зажаты две пули – наполеоновская и франкистская – подарки Маноло. Белые стены пещер вдоль дороги, белое цветение тихо светящихся ветвей у заброшенных горных домов.
– Смотри, распустились за одну ночь, – говорит Маноло. – Весна пришла в Калатаюд, ты видишь?
