Как известно, чудес света насчитывается всего семь. Как правило, возникали они исключительно в античные, наполненные великим смыслом времена, и после своего разрушения никогда уже не воссоздавались, оставаясь дивными легендами в памяти благодарных слушателей. Большинство из них, если не все, носили ярко выраженный архитектурный характер, будь то Храм Артемиды в Эфесе, Висячие Сады Вавилона, Мавзолей в Геликарнасе (ныне известный турецкий курорт Бодрум) или Александрийский Маяк.
Все эти чудеса тем, собственно, и хороши, что увидеть их (кроме разве что Великой Пирамиды в Гизе) уже не представляется возможным. От этого возникает ощущение некоторой поэтической недосказанности – ведь чудо, в общем-то, тем и хорошо, что загадочно и непредставимо, как сама жизнь.
А впрочем, жизнь, подчас, оказывается еще непредставимей, чем иное чудо. В хаосе современного мира, вовсе уж не грешащего поэтичностью и романтикой, вдруг да высветятся такие неожиданные, прямо-таки сияющие своим отнюдь не прозаическим безумием истории, что диву даешься. Вот, к примеру, сейчас Католическая церковь рассматривает возможность причисления к лику святых известного каталонского архитектора Антонио Гауди, создателя Собора Святого Семейства в Барселоне. Сам по себе факт этот равных в истории не имеет: речь идет о том, чтобы канонизировать художника, мастера экстравагантных форм. Всю жизнь он делал одно и тоже, а именно: возводил пряничные и волнообразные дома в столице Каталонии, украшал площадь изощренной лепки фонарями, сотворил дивный Парк Гуэль на Лысой горе (Монтанья Пелада) с видом на Барселону и 43 года строил знаменитый Собор, который так и не завершил. Он не подвизался в монастырях, не писал трудов по латыни и не ездил миссионером в Африку. Он занимался своим делом. Но вот тут-то и возникает прецендент.
Согласно церковным канонам, для того, чтобы кого-нибудь канонизировать, необходимо доказать, что предполагаемый святой за всю жизнь совершил хоть одно чудо. Барселонский Архиепископ Рикард Мариа Карлес вкупе с доброй половиной (а может, и больше) испанцев считает, что Саграда Фамилия, ныне достраиваемый Собор Святого Семейства, без сомнения, являет собой требуемое каноном чудо.
Движение за канонизацию Антонио Гауди в Каталонии началось еще в 1994 г. В 1998 Епископальная конференция приняла положительное решение по данному вопросу. И вот теперь в Ватикан предана немалых размеров документация по делу о причислении Гауди к лику святых, насчитывающая одну тысячу страниц. На них – описания домов в Барселоне и Парка Гуэль на Лысой Горе, а также самое главное – Собор, изначально носящий имя “Искупительного”. Рикард Мария Карлес характеризует его, как “застывшую молитву о прощении, обращенную к Богу". Эта «застывшая молитва о прощении», которую экспансивный Сальвадор Дали очень не рекомендовал достраивать, (он считал это кощунством) и окрестил «гнилым зубом, торчащим посреди города», по подсчетам ведущих архитекторов, занятых на строительстве, будет закончена, возможно, уже через тридцать лет. Достраивать Саграда Фамилия – целое искусство, ведь все чертежи и наброски Гауди сгорели во время гражданской войны 1939 г. Впоследствии, только стараниями учеников гигантское сооружение, похожее на какой-то непомерный небесный десерт, вновь начало обрастать башнями и лепными статуями. Проект грандиозен, и грандиозны символы жизни и смерти, которые благочестивый архитектор воплотил в камне.
Сакральное число башен – а их двенадцать – обозначают апостолов. Центральная с крестом – символ искупительной жертвы Христа. Колонны, они же древесные стволы, держат звездное небо. Все двенадцать башен полны отверстий, сквозь которые, по замыслу Гауди, должен струиться ветер, звуча, как мощный хор голосов. Пространство Собора рассчитано на тридцать тысяч молящихся, и это впечатляет.
Словом, собор похож на Вселенную. Только почему такая красота должна непременно быть «молитвой о прощении?» О прощении за что? Но это так, к слову. Сам Антонио Гауди, вернее всего, согласился бы с подобным сравнением: ведь если всю первую половину жизни каталонский архитектор был щеголем и эксцентриком, и церковь, кстати, не очень-то жаловал, то в последние годы взгляды его кардинальным образом изменились. Заявив, что не желает строить ничего, кроме церквей, Гауди избрал своим уделом почти нищенское существование и, подчас, просил подаяния на улицах – деньги были нужны ему на дальнейшее строительство храма. Он носил один и тот же потрепанный донельзя костюм, выглядел как заправский бродяга, весь заляпанный краской и покрытый засохшим цементом. Все свои дни он проводил на стройке, но каждый вечер спускался с очередной башни и неуклонно, как часы, шел на исповедь или брел домой.
День 7 июля 1926 г. был днем исповеди. Антонио Гауди сошел вниз, как всегда, погруженный в задумчивость. Вступил на трамвайные пути. Поднял голову, оглядывая башни. Для него ничего в этот миг не существовало, кроме Собора. Не приметил он и трамвая – первого, пущенного в Барселоне. Фонарей на улице было мало.
В кармане у потерявшего сознание бродяги в линялом костюме нашли Евангелие и горсть орехов. Документов не было. Его отправили в больницу для бедных, где через три дня он и умер.
За его гробом шла вся Барселона.
Сейчас «дело Гауди» находится в Консистории, где подобных дел – вороха. За время своего пребывания на папском престоле Иоанн Павел Второй канонизировал немалое число праведников. И сейчас своей очереди дожидается еще не одна сотня дел – добиться официального рассмотрения нелегко, на все требуется время. Но, вернее всего, Ватикан удоволетворит просьбу своих чад, и каталонский архитектор станет святым. Это и есть почти небывалая в наши дни поэзия. Романтический выверт. То есть нечто необыкновенное, невероятное и слегка безумное. Это первый художник, которому верующие будут говорить на молитве: «Святой угодник Антонио, моли Бога о нас».
История жизни и смерти Гауди удивительно напоминает притчу. И действительно, поэзии в ней много. Вся в совокупности она весьма напоминает небольшие романы Коэльо, потому что грандиозный Собор с двенадцатью башнями и внутренним садом, Парк на лысой Горе с видом на Барселону, просьба о подаянии на улицах все той же столицы и смерть старика-бродяги в высшей степени символичны. То есть художественны. Человек, создавший восьмое, наконец-то зримое, полновесное, современное чудо света, умирает в приюте для бродяг. От этого щемит сердце. И хочется сделать что-то, потому что это не притча, не легенда о безумном и гордом строителе какого-нибудь Эфесского храма или висячих садов – нет, этот человек жил так недавно и так недавно умер, стены им созданных домов теплы, в них живут люди.
Высится Собор. Чудо сотворено. Восьмое, девятое, тысяча первое. И человек, создавший его, несомненно, прекрасен. Только вот, нужно ли как-то этак его называть… Затевать процесс, добиваться признания его святости… Тогда, по логике вещей, действительно стоит канонизировать всех тех безымянных, которые работали не покладая рук над Пирамидой в Гизе и Эфесским храмом, над Святой Софией в Константинополе и подземными церквями в Каппадокии и миллионы других людей… Или все уже и без того «канонизированы» самой жизнью, и ярлыки им не особенно нужны?
