Стихи

***

Дышат сосновые ветви – эпоха ветров,
Дальние странствия. Шорох шагов и холмов.
Льют проливные дожди. Лихорадка у стен
Дома. Разбухшие двери не держат тепло.
Тянет сырым холодком от измятых простынь.
Льют проливные дожди. По улицам катит вода.
Плещется возле ступеней, взбегает на них.
По вечерам наползает наволглый туман.
В каждой трещине мостовой монетой дрожит
Стылая влага. Темнеет примерно в шесть.
Жмутся под выступом крыши бездомные дети и псы.
Дальние странствия. Пятна размытых реклам.
Продымленный закуток с чашкой кофе на влажном столе.
Даже помойные баки выдыхают клубами туман.
Ночь. В середине эпохи дождей и ветров.
Скачут воздушные змеи в трехстах километрах от нас.
Топчутся гладкие кони. В Армении дождь.
Дождь в Медельине и в Кали.
Промозглая стыдь
Святой Боготинской Веры.
Где-то идет перестрелка. Падает дождь в Боготе.
Взрывы картонных домов в ночных городах.
Холод и пар изо рта. Эпоха ветров.
Эпоха комет и воздушных змеев
Эпоха камней и снов
В дыму Монсеррате.
Где-то вдали блестит
чудная Картахена в налипшем морском песке –
Раковина отелей, набережных, огней.
Через месяц нам обещают затишье.
И падает дождь.

Колумбия, Санта Фе де Богота, 1990

***

Клубящаяся церковь Monserrate
Вся в облаках, туманах, ливнях, тучах,
И выше – только небо. И крылатый,
Незримый Бог, носящий имя Случай.
А под навесом продают цепочки,
И образки, и кошельки из кожи,
Пока орган, стараясь в одиночку,
Поет, и голос кажется все строже.
Над пропастью в вагончике летящем
Снижаемся, и тонет в отдаленьи,
В дыму холодном, в поднебесных чащах
Над городом парящее селенье.
Но белый голос дальнего органа
Нерукотворной церкви Monserrate
Скользит по стеклам, влажным от тумана,
Цепляется за струнные канаты.
И завязью дождя на пышных кронах
Поет внизу, густеет, умирая.
Так вот тебе небесная корона –
Прообразом страдальческого рая.
Уходит гул и лепет посторонний.
И сумерки. Завиден ли твой жребий?
А если ночь?
Тебя уединенней
Не отыщу на бесконечном небе.

Санта Фе де Богота, 1990

***

Mi tú, mi sed, mi vispera, mi te-amo…
Eduardo Carranza

У ночи – и дышится сладко,
В полете свивает и мнет
Морскую тяжелую складку
И стылые губы вразлет.
Тебе ли судить о рожденьи
Гармоний и ритмов? Вдвоем,
Почуяв ее приближенье,
Мы шепотом славим ее.
Дичится она красноречья,
Банальности ей не нужны,
А берег волной изувечен
И, всхлипнув, бежит от волны.
Желанью открытые дали,
Соленые губы свежи,
И пятнами лунных подпалин
Болит непочатая жизнь.
И нам, запинаясь дыханьем,
Не выдумать кровь солоней,
Напевными всеми стихами
Мы только мечтаем о ней.
Изъедены ветви кораллов,
Проварены в этой крови,
Над трубчатой глубью провалов
Прогорклую пену завив.
Мы можем еще расстараться.
Представить далекую смерть
Огнями прожекторных станций,
Сосущих подводную нефть.
Скользнувшим огнем корабельным,
Пунктиром дающим маршрут,
Орехом гармонии цельной,
Туннелем, закрученным в жгут.
Но как же горчит, набегая,
Пустая морская звезда,
Комета заблудшего края,
Забывшего, где и когда
Был выплеснут морем на сушу
Под пальмовый, мерный рассказ,
Продавший трехпалую душу
За горсти сухого песка.
Обрядом сквозных междометий
Закружен его небосвод,
И первый становится третьим
Под рев разыгравшихся вод.
И все – от ночных волхвований,
Ее влажноватого зла,
На скалы безродных преданий
Налегшего тенью весла.
На древнем, ушедшем наречьи
Узорчатой вязью воды
Считает небесные свечи
И топит дневные следы.
Но дышится сладко и пьяно,
И слышно – у края земли
Колышет бездонная рана
Тугие свои корабли.
За их деревянные крылья,
Клубясь, уплывает Восток.
Гасящий рассветным усильем
Тяжелые всплески у ног.
И чаша вздымается вровень
С ползучими лентами трав,
Огнем холодеющей крови
Дремотный песок напитав.

Карибское побережье, Ковеньяс, 1991