Сардаана

Угрюмо расплатился и вышел, кляня себя за слюнтяйство и безволие. По дороге ощущение путешествия по бездарному фильму сменилось предновогодней ностальгической грустью о скоротечности времени и о прочих пошлостях, и Дмитрий Иванович бодро зашагал по Тверской, намыливаясь в букинистический подвальчик магазина «Москва», благо было еще не очень поздно.    

        Трепетала в теплом воздухе разноцветная, призывная вывеска-реклама бразильского писателя Коэльо, читать которого Дмитрию Ивановичу даже в страшном сне показалось бы непростительным faux pas. Он поднырнул под нее и принялся размеренно, с достоинством спускаться по крутой лестнице в царство истины. Зацепившееся за край глаза название книги бразильца «Пятая гора» он, от нечего делать, вертел в уме и так и сяк, пока наконец не выскочило откуда-то весьма похабное и с грязнотцой название для эротического (даже порнографического) романчика «Пятая дыра», и ненавистник провинциальной испанщины оказался внизу.

        Он протолкался к своим любимым полкам, ощетинившимся великой и воинственной литературой, где каждый автор размахивался на десять увесистых томов, не меньше, и слегка кашлянул, подзывая стройную девушку с хвостиком и профессионально-хмурым выражением личика. «Нельзя ли у вас поинтересоваться…» – начал было Дмитрий Иванович, грустно щуря обольстительные казановьи глаза, но девушка его перебила неожиданно радостно: «Вам, как всегда, нужны самые-пресамые кирпичи?» 
- Позвольте, вы разве меня знаете? – чуть польщенно остановил ее изысканно-печальный собеседник, не в силах соскочить со своего манерного тона. Тон этот – такое бывало на людях не раз, – как разыгравшаяся кобылица, обычно увлекал одуревшего седока  черт знает в какие дебри.
- Кто вас здесь не знает, – ответствовала девушка, разглядывая его. – Вы тут килограммами книжки скупаете.
- Вас это удивляет? – спросил  он меланхолично.
- Ну, есть немного… Хотя тут полно всяких задвинутых на книжках ходит, но вы  – особый случай.
- Чем же это? – он прикидывал, не пригласить ли девицу после работы, например, в «Мирон», нет, в «Мирон» опасно, как это ему пришло такое в голову? Ну, в «Елки-палки». Посидеть, выпить, выкупаться в лучах производимого восхищения, пообольщать немного по старой памяти… Впрочем, сегодня суетный день – перед самым праздником, будь он неладен… Не пойдет она, разве только опутать понеприметнее липкой, сладкой паутиной искушения… Тогда еще туда-сюда…
- Вы похожи на Джереми Айронса, – сказала продавщица, или кто она там, оценивая его взглядом. – Прямо очень похожи. Вылитый.
- Да что вы? Разве? – Дмитрий Иванович незаметно поискал свое отражение хоть где-нибудь, ну хоть в очках у толстой тетехи, вцепившейся почему-то в «Двух капитанов» Каверина, видно, из-за мьюзикла этого дурацкого… В самом деле, немного похож. Глаза такие извращенно-скорбные, с подхуевиной, как Петюня говорит…
- Я не прикалываюсь, – улыбнулась девушка еще шире. – Вы правда такой.
- Ну, а раз так… – Дмитрий Иванович усмехнулся слегка, в меру, для поддержания имиджа, – Я вот только кое-что тут посмотрю, эти, как вы говорите, кирпичи, и далее, не позволите ли вы… Я не хочу показаться пошлым бонвиваном, но…

        Стратегия себя оправдывала. Откуда что взялось – все эти ужимки и прыжки, прихватки и крючки заработали, стоило только щелкнуть пальцами. «Донжуанская выучка никуда не теряется, это, как умение плавать…» – Дмитрий Иванович подпустил еще горьковатого, вяжущего сиропа в свой голос, и тот задрожал на низких, хрипловатых нотах с легкой сексуальной заминкой  в конце фразы.

- Вы тоже напоминаете мне кое-кого… Может, стоит это обсудить за чашечкой…
- Митя! Вы! – взревел чудовищный бас у него над ухом, и банальнейший, необычайно гордо несущий свою толщину оковалок, достопамятный Павел Игнатьевич Швырко, предстал перед  изумленными глазами Дмитрия Ивановича, как по волшебству, мгновенно утратившими свой притягательный, перверсивный блеск. Девушка мигнула, взмахнула лебедиными ресницами и ретировалась так быстро, что неудавшийся ухажер не успел даже горестно-прощально дернуть ртом в манере все того же Джереми Айронса.
- Чему, так сказать, обязан счастием лицезреть… – прогрохотал Павел Игнатьевич, пожимая вялую дмитриивановичевскую руку. – Ох, ну и денек, суета-маята, в магазинах не продерешься, так сказать, сударь вы мой, сквозь толпы граждан… Истинное столпотворение вывилонское (он так и выговорил «вывилонское»)… 
- Да я тут вот э-э-э Леонтьева присматриваю… (Господи, куда от него слинять, вот хрен моржовый, свалился так не вовремя! Урод…)
- А… Кстати, давненько вас, так сказать, не видел, что поделывали?
- Работал, как всегда. Да, Павел Игнатьевич, хорошо, что я вас встретил, я вам как раз собирался звонить… 
- Да и я вам, сударь вы мой, и я вам… Я уж думал, вы завтра не придете…
- Вы думали? Я, знаете, и в самом деле не смогу, к сожалению, прийти… – удивленно сказал Дмитрий Иванович. – А вы откуда узнали? 

        Пышный Павел Игнатьевич потрогал кончик носа и как-то весь собрался складками и медоточивыми  морщинками. 
- Откуда? Как это откуда? Просто, мало ли, сударь мой, мало ли… Вы как-то пропали с концами, вот я и помыслил, каюсь… Впрочем, вы ведь действительно не придете… А позвольте полюбопытствовать, кто или что, так сказать, отнимает у нас возможность видеть вас в нашем…
- Обещался давно к одному приятелю, он нездоров и умоляет… – оборвал говоруна Дмитрий Иванович, не дожидаясь еще одного «так сказать». – Петр Афанасьевич Киреев, писатель… Ему как раз собираются  «Книгу о главном»…

        Толстяк взмахнул руками.
- Да кто ж его не знает, сударь вы мой! Всякая собака в столице и окрестностях… Ведь он мне собственнолично и сообщил, что вы не будете у меня… Так сказать, именно что по болезни…
- Он… Вам… Вы же говорили, что проинтуичили, что ли… Почему сообщил? – сбивчиво и неумно поинтересовался Дмитрий Иванович, недоуменно взирая на раскрасневшуюся обрюзгшую физиономию академика.
- Ах, почему? – Павел Игнатьевич как-то небонтонно почесал за ухом. – Почему, спрашивается? Да, так, к слову пришлось… Я уж, признаться, сударь вы мой, запутался, кто чем болеет…
- А кто болеет? – Дмитрий Иванович опешил.
- Да вот я и говорю… – толстяк отдувался. – Я… же и говорил, что… Ну да ладно, жаль, конечно, что вы нас не осчастливите, так сказать, желаю счастия в личной, так сказать, жизни, в личной э-э-э… Это прежде всего, дорогой вы мой, это прежде всего, как я всегда и говорю… И лечится, ведь все лечится… Ну, так сказать, с Богом, Митя, рад был вас, так сказать… Душевно рад…

        Дмитрий Иванович давно уже забыл о своем сходстве с томным интеллектуальным секс-символом. Он отупело смотрел в широкую спину академика Швырко, извилисто пробиравшуюся к лестнице. 

–    Сказать нечего… Так сказать… – вслух сообщил он сам себе и, забыв про Леонтьева, пошел смотреть антиквариат, чтобы немного прийти в себя и отдышаться.