Сардаана

В парке деревья отсырели, небо наволгло, нагло поросилось что-то вроде снегового дождя. Скамейки тусклым напоминанием о весне поблескивали выщерблинами, вырезанными легковесными именами на спинках, слабой пятнистой зеленью когда-то опасной краски: «Осторожно. Окрашено». 

Два тополя, взметнувшие руки над самой аллеей, показались Дмитрию Ивановичу чем-то особенно приметными. Грязно-фиолетовым отсветом тлел над ними московский смог, и чернели они ужасно анатомично, со всеми подробностями бугорков, дуплистых стволов и, словно на негативе проступивших, тонких, цыплячьих веток. В конце аллеи небу похабно подмигивала лазоревая вспышка над дверями ночного бара-ресторана. Чем-то тревожно похожий на запах последних осенних костров, в воздухе бродил манящий шашлычный дух. 
Дмитрий Иванович размеренно шел по аллее, затягиваясь на ходу сигаретой, по дороге купил  пачку «Parliament lights». Когда-то в детстве ему нравилось наблюдать, как огонек сигареты тогда еще присутствовавшего в жизни отца то затухал во мраке, то  из глубины начинал разгораться, пунцоветь… И откуда-то из воздуха – пунцовые эти Машины губы, скользящие по груди, щекотно – по животу, ниже… Тут он даже присел на сырой огрызок скамьи, туже закручивая на горле шарф, плотнее запахивая пальто… Завтра – к Марине Львовне. Все рассказать. Ничего не таить. Ну, это, допустим, бред. Всего я все равно сказать ей не могу. Да и что значит это «все»? «Чем-то меня Машка напугала, – думал он, скрючившись, жадно куря. – Напористая, чертовка. Взяла за жабры…» Тут он понял, что не говорит себе всей правды. «Какой такой правды?» – спросил он себя нетерпеливо, прислушиваясь к змеистому шевелению разнородных страхов. «Там было что-то важное. Что-то горячее. На несколько секунд оно приходило. И оно, это горячее, распустило все узлы. Этот ужас слегка начал рассасываться… Нет, это все лажа. Я обманываю себя. Я… мне чертовски холодно…». Он пошел дальше.
«Интересно, как они заманивали в секту, – думал он, сворачивая в боковую, узкую аллею. – Подлавливали на чувстве вины… На чувстве экзистенциальной вины, нерассуждающей… “Умер не вчера и сгнил не сегодня”… Живой труп какой-то… Ходишь, ходишь – хвать-похвать – и пениса как не бывало. Отчекрыжили. Вину отчекрыжили, подрезали на корню. Удобно. И вообще чувств никаких нет. Или есть? – Дмитрий Иванович почувствовал, как сразу потяжелело между ног. Там жило своей жизнью что-то родное, жуткое и вселенское, оно трепетало при мысли, что его может не быть. Даже страшно представить… 
- А где мои чувства? – спросил он остановившись посреди аллеи. – Там или не там? Где они вообще? 
Тут на него налетел, как на столб, гуляющий дог апельсиновой масти; началась перепалка с дюжим хозяином, под конец выяснили, что дог не кусается уже лет пять, и Дмитрий Иванович напрочь забыл, о чем думал.

Дома, пожимаясь от неясного отвращения, он набрал Петюнин номер, послушал гудки «никто не подходит». Видимо, Петюня творил, или занимался любовью, или пил.  Так как все эти действия означали для хозяина квартиры в Перово примерно одно и то же, Дмитрий Иванович не стал мешать сакралке и в тоске бросил трубку. Не успел он придумать, чем сейчас заняться, как раздалось какое-то подмигивающее  треньканье телефона. «Точно он», – решил, чертыхнувшись, Дмитрий Иванович и не ошибся.
- Алло, старик, ты звонил? – спросила трубка, нежно оттеняя все возможные “р” и “л”. 
- Здорово, – сказал Дмитрий Иванович суховато. – Так, думал переброситься словечком.
- Судя по голосу, ты, старик, не в ажуре. Я и сам тебе хотел позвонить на днях, но дела, дела… – заговорила трубка многозначительно, с оттягом. – Мы с тобой тогда не довели разговор до ума.  Тебя как хуем смело, старик…
- Разве что хуем кита из Южных морей, трехметровым, отличающимся колоссальной подвижностью. Меня так просто не сметешь.
- Митенька, не заводись. Ты становишься не в меру зоологичен.
- Просто просвещаюсь помаленьку. Смотрю по вечерам Discovery, – Дмитрий Иванович устало хмыкнул. – А ты, что, Петюня, думаешь, я нарочно убежал?  Твоего отца Валентина испугался, что ли?
- Старикундель, это ясно как божий день, – ответила трубка понимающе. – Ты вообще попов не жалуешь, я не прав?
- Это, наверно, оттого, что мне есть, в чем каяться, – ответил насмешливо Дмитрий Иванович. –  Вот, к примеру, могу покаяться в том, что твой известный отец Валентин показался мне дешевым снобом, из молодых да ранним… 
- Старик, я это заметил.  Это в тебе говорит твоя проблема, Митенька. 
- Что ты имеешь в виду? – Дмитрию Ивановичу захотелось плюнуть в трубку.
- Ты стал излишне нервозен, старичок. Бросаешься на людей.
- Ты, что считаешь, я совсем уже себя не контролирую? – поинтересовался у трубки слегка обескураженный собеседник.
- Аск, – ответствовала та загадочно. – Надо, Митенька, проработать проблемку. 
- Петюня, я тебя люблю и уважаю, но отстань, ради Бога. И так сил никаких нет. А тут еще и Машка…. – сказал рассеянно Дмитрий Иванович, задумавшись о своем.
- Машка? Это какая? Заевич? Вы все еще поддерживаете связь, старик? – прямо-таки на глазах ожила трубка. Подпрыгнула в руках, и, как взбесившийся телефонный автомат монеты, начала извергать звякающие слова одно за другим. 
- И все-то ты просекаешь, куда ни плюнь, – сообразил он ответить, судорожно прикидывая, не ляпнул ли он чего лишнего за последние несколько секунд. – Ну, да, она, голубушка. Заевич.
- Ну-ка, дед, изложи поподробнее. Люблю ясность. 
- Было слышно, как Петюня поуютнее устроился в кресле, повозившись, зажег сигарету, приготовился со смаком переваривать очередную историю из серии «Спасите-помогите! Петюня, один ты у нас, кормилец, выручай!». Понесло жареным и в то же время пахнуло клубничкой. Воздух как-то засуетился вокруг Дмитрия Ивановича, в горле образовался затор.
- Плохо с ней, – наконец рубанул он с плеча. – Пьет
Кто пьет? Машка пьет? Дед, это нонсэнс. 
Дмитрий Иванович знал, что Петюня заменял “стариков” “дедами” только в минуты крайнего возбуждения. 
- Совсем спилась, – сказал он сумрачно. – В ванной держит бутылку, я сам видел. Коньяк. Я как-то ее провожал… На ногах не стояла… Вот. В ванной смотрю – заначка. Затерзала она меня. Звонит с бодуна, язык заплетается, за жизнь пытается разговаривать, а сама двух слов связать не может… –  вдохновенно врал он.
- В койку с собой не звала? – осведомился Петюня деловым тоном врача, которому некогда. – Бабий алкоголизм, дед, он в первую очередь бьет по гениталиям. Я тебе больше скажу: появляется что-то вроде выпадения матки в сапог. Почти не лечится, старик… – говорил веселый, живой голос из  далекого Херова.
-Да нет, в какую койку? – будто бы рассердился Дмитрий Иванович. – Ей не до того. Загибается человек. Ты бы хоть помог, что ли…
Петюня купился тут же. Стоило только щелкнуть пальцами.
- Хм… да, – отозвался он глубокомысленно. – С бабами работать в таких ситуациях небезопасно, дед. Могут ухватить за яйца… Тем более, с красивыми бабами.
- Ей не до того. И потом, что она за яйцерезка? Милейшее создание, – сказал Дмитрий Иванович, у которого складывалось странное впечатление от разговора. Он чувствовал себя так, как будто пытался скормить Машу огромному пауку или принести ее в жертву каким-то малоприятным идолам. Это чувство будоражило его и немного извращенно возбуждало. Вообще же, хотелось поскорее от всего этого отмазаться.
- Не забывай, Митенька, что я с ней не первый год знаком… Проблемная крошка… – Петюня с наслаждением причмокнул. – Ну, ладно. Надо спасать… Кто еще, кроме нас, а, старик? 
- Спаси уж, сделай милость.
- Тут придется действовать хитро, Машка – баба с подъебом, Митя. На тебе,  старик, лежит ответственность за…
- Да ничего на мне не лежит… – перебил его Дмитрий Иванович, вымотанный мыслями, погодой, этим бредовым разговором и всей непонятной жизнью своей. – При чем тут я?
- Наведи ее на меня, но по-хитрому. Чтобы она ничего не заподозрила, – бодро посоветовал ему Пеюня, – Тут дело тонкое. Намекни, что, мол, Петя в этих вещах разбирается… Ну, ты знаешь…
Дмитрий Иванович смятенно захихикал.