Сардаана

Никита Андреич прокинулся и лежал весь в поту. Давило на грудь пуховое, стеганое голландское одеяло, от печей во всем большом доме тяжко парило и ознобом в ушах позвякивало. Полночи виделось ему что-то невообразимое: будто украл он в передней богатого дома огромную шуршащую шубу и все не может от нее отделаться, волочит за собой по снегу, след буровит в сугробе.
 Намаялся Никита Андреич во сне с этой шубою: и под поезд на вокзале кидал, и дворнику приказывал сжечь, а она все время лезет к нему в руки, будто из воздуха лепится. Разъярившись, саданул по ней бронзовым канделябром, что в гостиной у него на фортепьянах без толку стоял, подкладку пропорол, а из нутра ее мехового как рванет кровь пенистой струей… Замочила рубашку, руки, глаза залепила… Никита Андреич бьет по шубе ногами, шумит, воем вопит, а шуба уже весь пол паркетный закровавила… Тут сон его оставил. 

Пробило уж девять часов нового утра. Пошатываясь, сильно не в духе, он встал. Хотел  набросить вышитый сестрою Марфой атласный с оторочкой халат, но уж больно он по полу мел, шелестел. Звук этот раздражил Никиту Андреича, все еще помнившего про дремотную душную грезу, и, подумав, он надел старый, любимый, аглицкого фасону.  Так и вышел в столовую.
Марфа уже сидела за самоваром – Никита Андреич по холостому своему положению сажал сестру заместо еще неизвестной супруги чай разливать. Она на него едва взглянула, потому что уважала и боялась брата, как отца; подала чашку, несмело улыбнулась ему, не поднимая глаз. 
- А что, Марфа, – сказал Никита Андреич, кусая новомодную филипповскую сайку с изюмом. – Где твой жених-то верченый шляется? Давно пора ему объявиться, о делах со мной покалякать… Свадьба скоро.
Сестра тихо положила крендель рядом с недопитой чашкой на стол. Поглядела на брата. Была она вся белобрысая – нежная пепельная коса, серые глаза, большеротая, боязливая какая-то. 
- И не знаю, – задумчиво, еле слышно сказала она. – Давеча от него письмо доставили… Принести  вам?
- Ну, тащи, что ли, – бодро велел Никита Андреич, зная, что сестра и думать не посмела распечатать женихово послание да разобрать, что там накарябал суженый. Читать-то она умела, отец покойный обоих детей грамоте выучиться заставил: сына – со смыслом, для торговых дел, а дочку – так, ради смеху, да еще на фортеплясах ее научили, всякие польки да марши играть. Образованная девица, в самый раз князю будет.
- Ну, славно, славно, – сказал Никита Андреич, радуясь, что тоска вроде подотпустила маленько. – Пишет этот твой, что десятого в одиннадцатом часу осчастливит своим, так сказать, визитом. Это сегодня, стало быть. Говорит вот, что хочет о деле крайне важном побеседовать. И то добро… 
- Братец, Никита Андреич, – Марфа вдруг даже привстала, руки сложила, –  Знаешь ты, что противен он мне… Жидкокостный он какой-то… А что князь…
- Ты, Марфа, не дури, – сказал внушительно Никита Андреич. – Я тебе дурного не посоветую. Говоришь, что жидок, тщедушен, да ведь тебе с ним не мешки на мукомольне грузить. А что он князь – в этом и сила. Будешь княгиней… Плохо ли?
- Ах, братец… – только и сказала Марфа и вся разом поникла. Редко бывал Никита Андреич так мил с сестрой, отвечал ей, не покрикивал. Да только – что толку? Кричит – не кричит, все равно по его выйдет, хоть зарежься.         

Для князя решил Никита Андреич парадного платья не надевать. Обойдется и так. В халате прошествовал он в особую, тихую комнату, что называлась в доме «деловой». Там уж ждали его двое верных людей из конторы, находящейся при подмосковном складе. От отца в руки Никиты Андреича перешла лесная торговля, дело бойкое, прибыльное, чистое. Переговорив о важном и отпустив помощников, он стал ждать. Сердце его чуяло, что князь не о пустяках беседовать будет. Свадьба виделась делом решенным и тянуть с ней резона не было. Титул – вещь в хозяйстве незаменимая. 
Он еще не успел понять, откуда снова напрыгнула на него тоска, словно медведь, и начала мять его, ворочать душу из стороны в сторону, когда пришли сказать, что князь, дескать, изволили прийтить. Пришел точно, видно, время уважает и свое, и чужое.   
Вошел в «деловую» невысокий, лысеющий уже, стройный господин, на вид так лет сорока. Он был одет неброско, но по моде, и в затянутой в перчатку правой руке держал глупую, такую же небольшую трость. Права была Марфа, когда окрестила его «жидкокостным». Бледное лицо его с мелкими светлыми глазами и излишней какой-то чуть польской правильностью черт размазалось над галстуком облачным, неярким пятном. Походка чуть вихлялась, пока он, произнося любезные слова, шел на Никиту Андреича, плотно сидевшего на софе в углу. Хозяин привстал, обменялись рукопожатием, сели. Вошла прислуга с чаем на подносе и целым арсеналом крендельков в сахаре, сухариков и прочей снеди.
- Пишете, что дело у вас какое-то ко мне назрело, дражайший Евгений Владиславич. Обещаю, сегодня же все уладим. Дело, видно, срочное?  – не откладывая в долгий ящик, начал нетерпеливый хозяин.  Гость устало склонил голову, полузакрытыми глазами глядя в ковер. Вдруг, как будто вспомнив что-то, он оживился и произнес: «Да, да. Никита Андреевич, дело это и впрямь не терпит отлагательств. Между нами существует, если можно так выразиться, договор. Деловое соглашение, по вашему… Сделка. Касательно вашей сестры…  Деньги, что вы даете за ней, я получу еще нескоро… Но есть одни отношения… Одним словом, видите ли, у меня сейчас немалые расходы… Не могли бы вы заимообразно выдать мне тысяч этак десять …» 
Никита Андреич не удивился. Бывало, что ссуживал он суммами покрупнее этого и не таких господарчиков. Но и проценты брал тоже немалые. «Ишь какой вяленый, глаза коровьи, а сам-то, небось, в долгу, как в шелку, деться некуда… Да ты только женись, женись, паскуда…» – подумал Никита Андреич.
- Что ж, – сказал он вслух, пересаживаясь к столу, – Как не дать будущему-то шурину… Дам, дам, и больше дать могу, чем просите, вот только уж не обессудьте, процент законный должен быть, уж так в нашем деле повелось…» 
Гость учтиво прервал его: «Не суть важно. Одно только – деньги нужны мне сразу и сейчас. Сегодня же…»
- Не грешки ли молодые всплыли перед свадебкой? – вдруг фамильярно, даже ухарски как-то ляпнул Никита Андреич. - Бабы, они народ известный. Со свету сжить мужчину норовят за прошлые-то грехи… Веником не откупишься…

Гость поглядел на него смутным, незначительным взглядом: «Даже если так, Никита Андреич, что вам за резон выспрашивать? От нашего договора я не отступлюсь, замуж вашу сестру возьму… А о моих надобностях  распространяться я не вижу смысла».
Никита Андреич чуть в ковер не плюнул. «Еще и гордится передо мной, рожа дворянская. Сам чуть не голый ходит, потому и женится, а еще и кобенится, туману напускает. Не без бабы дело-то… Купить какую-то дуру задумал.» Но тут при  слове «баба» он ощутил, что руки надуваются воздухом, в голове заиграло, заскрежетало злое, больное воспоминание о странном сегодняшнем сне… Он вспомнил про то, про что вспоминать не хотел. 
- Ладно, мне и впрямь нет нужды никакой выспрашивать, – сказал он отрывисто. Вся веселость его разом пропала, он сгорбился над столом. –  Насчет денег завтра на склад приезжайте, всю сумму чистыми получите…
- Позвольте, Никита Андреич, – все так же ровно перебил его гость. – Деньги эти нужны мне тотчас. Я уже говорил вам.
Никита Андреич мрачно щурился на окно. За бархатной шторой горел прозрачный, зла не помнящий декабрьский полдень.
- А что же это вам чужого времени не жаль? – проговорил он, поворачивая к гостю темное, словно  глиняное лицо. –  Мне на склад не с руки сейчас. Дело ваше потерпит.
Гость слегка дернул плечами, поджал губы. 
- Вы странно разговариваете, дорогой Никита Андреич. Правильно ли я понял, что вы мне отказываете?
- Нынче – да, – Никита Андреич нахмурил лоб, начал косить от раздражения глазами.
- Ну что ж. Признаться, я в вас ошибся. Будучи, так сказать, вашим компаньоном, я надеялся на понимание некоторых э-э-э обстоятельств, но, вижу, что рассчитывать на вашу помощь не приходится. Сумма эта не столь значительна, чтобы из-за нее рвать наш договор, но…
- Эй, эй, постой, мил человек, куда тебя занесло-то! – заговорил, немного испугавшись, Никита Андреич. – Вы, князь, от слова своего отказываетесь?
- Да ведь и вы от своего, Никита Андреич уже отказались.
- Где ж это я отказался? Когда? – возопил хозяин, сверкая глазами на князя. – Я от слова своего не отступаюсь никогда, не таковская порода…
- Позвольте, – сказал гость, распрямляясь на стуле, – вы еще в начале нашей беседы обещались «все уладить» нынче же, и не прошло и четверти часа, как о том позабыли. А что касается породы, так в нашем роду, роду Еленских, ни лжецов, ни предателей сроду не водилось, милостивый государь. А теперь позвольте откланяться. Честь имею, – сухо проговорил он и уже собрался восвояси, но хозяин загородил  дверь. 
Никита Андреич был разгневан, но о выгоде своей, великой выгоде княжеского титула ни на миг не забывал. «Уж я еще отыграюсь, дай только срок», – просверкнула обнадеживающая мысль. 
- Ну, твоя взяла, князь, едем… – хрипло выговорил он. – Вот только из каких денег отдавать будете, неужто из сестрина приданого?
- Не ваша забота, дражайший, – холодно ответствовал князь Евгений Владиславич Еленский, раскачивая трость в руке и глядя на Никиту Андреича пустым, отгороженным от мира взглядом.    

   ***

 Он отвалился от потускневшего ноутбука, потому что глаза слипались, и электрический свет был не нужен и сильно мешал – давно наступил свежий, заиндевевший рассвет.
Помотав головой, он краем глаза ухватил взгляд из-за двери и обернулся на Машу, успевшую уже сполоснуться под душем и одеться, и – какая шустрая! – даже накраситься как-то весьма изысканно. Она, видимо, уже давно наблюдала за ним. Встретились глазами, Маша засмеялась и вошла в кухню как ни в чем не бывало. Снова поплыл над плитой настоянный, кофейный воздух.
- Ну, что скажешь? – осведомилась она бойко, наливая кофе, нарезая хлеб и остатки “Рокфора”. 
- Я э-э-э, вот работал полночи, – лениво сказал Дмитрий Иванович, таща с тарелки крошащийся кусок отрубного батона. – Ох, спина болит, не могу…  
- Значит, одну меня оставил после всего, – Маша надула блестящие губы, искоса глянула на него. 
- Да я же тебе говорю – работа у меня срочная, архиважная…
- А почему ты такой насупленный?
- Да что ты пристала – почему да отчего… Не выспался, и потом… – Дмитрий Иванович хотел уже было сообщить Маше, что отныне они переходят на чисто платоническую дружбу, но как-то вовремя не собрался с духом, глядь – а Маша уже далеко ускакала со своими расспросами.
- …и про что, опять про «Ой ты, гой еси, исполать тебе, красно солнышко»… –услышал он конец фразы.
- Сколько раз тебе объяснять, что ни о каких таких «исполать и красно солнышко» я не пишу, – сказал Дмитрий Иванович с некоторой даже злостью. – Это о девятнадцатом веке. Об одной небезынтересной проблеме, связанной…
- Нет, ты мне не ответил, отчего ты серо-черный, и глаза маленькие сделались… - не сдавалась Маша. – И клык вон вылез, как в этом… триллере про оборотней… 
- Трудная. У меня. Работа. – Рявкнул вдруг Дмитрий Иванович, действительно перекорежившись лицом так, что стал похож на гибрид ожившего мертвеца и волка-вурдалака.
- Ну и поделись с товарищем, – посоветовала безмятежно Маша, вытирая нежнейшие кофейные усики над губой.
- Это, это, правда, очень в своем роде замечательное дело, – принялся объяснять ей взявший себя в руки Дмитрий Иванович. – Масса интересных фактов, конец века, всякие колоритные детали… «Миф и реальность» заказали очередной очерк… Это время я больше всего уважаю, там много можно накопать про русскую ментальность, про эти пресловутые судьбы России… В общем, просто потрясающе, работа типа «с перчиком».
- Вот у тебя с этим твоим очерком и не срастается, – неожиданно сказала Маша, вставая. – Тебе кофе еще налить?