Сардаана
- Митяша, ты гений. Надо попробовать. Ты все это здорово придумал. Только знаешь что?
- Чем я опять тебе не угодил
- Со мной-то все тип-топ, в смысле спиртного… А вот ты и в самом деле пьешь, как… Даже не знаю, как кто. Я давно уже замечала…
- Бабская проницательность, интуиция хренова… – резко парировал Дмитрий Иванович, хрустя огурцом. – Оставь свои замечания при себе… Тоже мне, леди Кассандра…
- Хрен с тобой, пей. Тоже мне, Троянский конь… Хотя ты и вправду похож: сам деревянный, нутро какой-то гнусью набито… Ты вредный.
- А ты наглая. И почему это я деревянный? Скажешь…
- Скажу, Митенька. Прямо сейчас и скажу, если не поцелуешь.
Маша наклонилась вперед, вытянула звенящие руки в широких браслетах.
- Ты же, вроде, уже просватана или я ошибаюсь?
Дмитрий Иванович чмокнул шустрые, легкие пальцы, успевшие зацепиться за ворот его рубашки. Вставать ему не хотелось.
- Нет, ты по-настоящему, – шепнула Маша, разгораясь щеками. – Ты, что – мужик или какой-то обмылок?
Он сощурился, пожал плечами. Что бы такое сказать?..
Тебе не угодишь…
- Угодить мне нетрудно. Поцелуй – и всего делов.
Дмитрий Иванович попытался необидно вырваться из ее настойчивых объятий. «Мне страшно почему-то, страшно, мать его… И этот купец в голове вертится… Как будто я сам себя не знаю и черт знает что могу натворить… Как в том греческом мифе временно сошедший с ума Геракл… Не знаю, что со мной…»
- Митя, ты боишься? – услышал он Машин осторожный и веселый голос по ту сторону себя. – Ты аж побледнел
- Почему ты решила, что я боюсь? – вздрогнул он. – С чего бы это? Просто, по- моему, перебрал немного…
- Не пудри мне мозги. Ты боишься. Ты даже на меня не смотришь.
- Я… – сказал он, впервые взглядывая на нее в упор. – Ну, да. Ты права. Не знаю, почему я тебе это говорю. Я сейчас вдруг стал понимать… Когда я думаю об этом, о сексе, о постели, я как будто проваливаюсь куда-то… В самого себя… И там очень страшно, Машка. Вакуум… Или нет, не вакуум, а бездна. Я лечу и хочу очнуться, но не могу.
Маша слушала до странности вдумчиво, совсем непохоже на себя саму.
- Я, наверное, чем-то болен, – тупо сказал Дмитрий Иванович. – Знаешь, сексуальные расстройства среднего возраста… Кризис жанра…
- Знаю, – ответила Маша, поднимаясь с кресла, попутно сбрасывая с плеч то ли кофточку, то ли чего-то еще, он не разобрал. Мелко, горячо зарябило в глазах. Когда он чуть пришел в себя, Маша уже стояла посреди комнаты. Голая. В одних браслетах. Он не помнил, когда последний раз видел ее голую. Полгода назад, больше… Поблескивая черной растрепанной головой, качая серебряными слитками серег, она встала перед ним, уперла руки в боки – мол, что скажешь? Но слов не было. Не было даже жестов. Все это смуглое тяжелобедрое полногрудое великолепие излучало несказанное тепло, свежее какое-то пылание. Плечи у нее были покатые, с глянцевитым отливом, живот округлый с бархатной впадинкой посредине и нежными, вьющимися от жара завитками в самом низу.
- И браслеты… – удивляясь, сказал Дмитрий Иванович. – Машка, ты как печка… Но я, правда, не могу… Я… Я же сказал, что…
Маша его не дослушала. Она двигалась к нему по-кошачьи подобранно и плавно, приговаривая вполголоса: «Дурак, дурачок… Боится себя, боится… Не бойся, котик, не боись, сейчас все будет…»
Через минуту стало очень жарко. Он почувствовал, как пунцовый неулыбчивый рот скользнул по щеке, нашептывая, наборматывая что-то пуховое, горячечное, непонятное, прильнул к шее, нашаривая единственную ямку меж ключиц; и рубашки на нем уже не было, не было и джинсов, и он хотел поцеловать ее в ладонь и сказать, что не надо, что не стоит, но поцеловал мимо и уткнулся губами в ледяную гладь браслета. Кто-то засмеялся, лихорадочный, пьяный запах духов потек внутри живота, он лежал уже на постели, а мягкое, лепечущее и журчащее лежало сверху, и глубоко раскрывался ласковый и алый вход в нагретый дом, там, где очаг, и соленое пламя то взметнется, то опадет, то содрогнется, то утихнет. Он уже понимал, что происходит что-то неизвестное, жуткое; нет, влажная грудь касалась его лица, он гладил ее ускользающие бедра, погружался в жар – снова все было мех, мокрые губы, завитки волос под пальцами, голос, как будто всхлипывает огонь в очаге…
Она двигалась, словно в бреду, то взлетала, то падала на него всем своим теплом, вдавливала его в себя и отпускала на свободу.
«Машка, ты… что это с тобой?» Она не отвечала или бормотала что-то свое, дикое и тихое, согревающее. Когда все кончилось, она, не отпуская его, засмеялась, откинулась на подушку и замерла. «Ну, ты даешь, – проговорил Дмитрий Иванович, облегченно потянувшись за сигаретой, – Это было… Заяц, я даже рад, что…» Наклонившись к ней, он различил негромкий, усталый вдох и понял, что она спит или притворяется, что спит. В любом случае, продолжать свой монолог он не стал.
В убывающей ночи он проснулся, как от удара, чувствуя непривычное что-то сбоку. Придя в себя, он очень осторожно перегнулся через сопящее, вздыхающее во сне, вспомнил, что это Маша, выбрался из постели и босиком пробрался на кухню. Там уже потихоньку светлело, черно высвечивались анатомические подробности чудных деревьев напротив. Дмитрий Иванович нашарил в холодильнике «Антипохмелин», проглотил, хотя почему-то никакого сушняка не ощущал, и почти беззвучно поставил на огонь медный круглобокий кофейник.
Кофе сварился что надо, с масляной, пузырчатой пенкой. Кухня сделалась ароматной пещерой, где уютно горел газ и плоское бра над столом. Дмитрий Иванович с наслаждением втянул в себя раскаленный глоток, закурил. Кухонный уют его не веселил. «И зачем я ей позволил, – думал он про Машу. – Слава Богу еще, что не затащила в этот омут… Был же страх, был где-то в середине, правда, потом почему-то исчез. Это все водка, – решил он наконец. – Больше я уже на это не поведусь. Хотя, конечно, хороша она была… Такая горячая. Но – нет. Я не желаю балансировать на грани. Рухну в пустоту, не рухну… А ведь что-то определенно было странное… Мне было хорошо… на минуту. Нет уж – сначала пролечусь как следует, пойму, откуда ноги растут, и тогда… Сейчас мне секс не полезен. И потом другой – это же тьма и мерзость запустения. Черт знает, что у него на уме… Особенно, если это – другая».
Он уже уверенной, аккуратной рукой поднес чашку к губам, глотнул, успокаиваясь… Что-то все же его жгло. Поболтал ложечкой кофейную пышную гущу, похожую на крупичатый, мокрый песок после отлива. На цыпочках пошел в спальню, она же кабинет. Принес дорожный свой ноутбук, который брал в дальние, как правило, заграничные, поездки, поставил неслышно его на стол, и когда экран начал переливаться лазоревыми бликами, вздохнул облегченно. Он решил поработать, почитать про купца, перебить тревогу. Через минуту он с головой ушел в голубоватое мерцание и перестал существовать здесь и сейчас.
