Сардаана
Толстый слегка поклонился, разглаживая жесткую бороду, похожую на кусок кольчуги. «Очень рад, очень рад», – произнес он благодушно и стал садится на один из Петюниных табуретов, придерживая несуществующие складки длинного платья. Дмитрий Иванович улыбнулся.
- Что ж, – сказал отец, как уже было объявлено, Валентин, – не испить ли нам, братие, и ну их всех к чертям!
Он полез в лоснистый тугой портфельчик, под стать владельцу деловитый и полненький, и извлек оттуда две бутылки «Абсолюта», жирный дорогой окорок в промасленном пакете и коробку «Виолы».
- Старичок, – подал голос Петюня, с наслаждением созерцающий самобранные эти яства, – не в службу, а в дружбу, сходи-ка за рюмашками! Нуте-с, отец Валентин, дайте-ка сюда бутылочку!
Вынимая из видавшего виды буфета в соседней комнате разнокалиберные Петюнины рюмки, Дмитрий Иванович мимоходом отметил – уже в который раз! – изрядное убожество обстановки. Стоял, правда, самсунговский телевизор с видаком на тумбочке возле тахты и еще одна вещь – чудная, нездешняя: петлистый бронзовый подсвечник на пианино. Свеч в нем не наблюдалось. Дмитрий Иванович вернулся в кухню не сразу. Он постоял у окна в комнате, хотел посмотреть, как там себя чувствует во дворе его новенькая «девятка», но вспомнил, что он сегодня не за рулем, посмеялся над собой и только после этого пошел.
Петюня уже подсуетился, и на столе блекло горела откупоренная бутылка, густой слезой сочилась ветчина. Отец Валентин строгал на тарелку батон и заглатывал крошащиеся куски, умудряясь при этом хохотливо повествовать о том, как в приходе у него две тетки с психологическим образованием хотели открыть центр поддержки наркоманов, а он не позволил. «Не потому не дал, – говорил он, густо намазывая на хлеб «Виолу», – что я против психологии. Ты, Петя, знаешь. Всякие там Фрейды, это, конечно, мусор головной, развращение малых сих, так сказать, но вот новые всякие течения, гуманистические, это я вполне допускаю. Кстати, католики, не к ночи будь помянуты, все это уже взяли на вооружение. Проводят в исповедальнях целые сеансы… Но вот эти мои… Один Бог знает, чему они там научились… Залечат еще… А спрос с меня… Ну, по первой?»
Петюня взял двумя пальцами рюмку и понес ее над столом – чокаться. Со стороны было похоже, что он тонким пинцетом ухватил некое инородное тело, извлеченное только что из батюшки. Дмитрий Иванович стукнул своей рюмкой обо что попало и сказал: «Но, позвольте, вы, все-таки, не совсем правы. Насколько я понимаю, из Фрейда вышли все… И гуманисты ваши, и экзистенциалисты… Я имею в виду, в области психологии…»
Петюня изящно перебил его.
- Есть разный подход к Фрейду, старик, – он помолчал, – но вот в чем Валя безусловно прав, так это в том, что Фрейд был с подхуевиной, если позволите. Есть, как известно, несколько типов… – отец Валентин с удовольствием слушал. Дмитрий Иванович раздражался все больше.
Петюня принялся загибать пальцы.
- Есть мудозвоны. Есть пиздоболы. Также имеются мудаки. Но чистых типов, если можно так выразиться, практически не бывает, старики. Частое довольно явление – мудозвон с припиздью. Это еще не самое неприятное. Встречаются пиздоболы с подъебом. Весьма паскудно, но терпимо. А вот мудак с подхуевиной… Это уже наводит на мысль.
Отец Валентин хихикнул в бороду. Он, судя по всему, был весельчак и насмешник.
- Ну, Петр Афанасьевич, уважил, – он хмыкнул и закусил ветчиной. – Вот где собака-то порылась. Мудак с подхуевиной… Чудно, чудно…
- Ты, Петя, хочешь сказать, что Фрейд – дерьмо? – поинтересовался Дмитрий Иванович, наливая себе до краев.
- Ну, что ты, старик, что ты, моя мысль поэлегантнее, – сказал Петюня, пережевывая бутерброд. – Я думаю, вот и отец Валентин меня поддержит, что при всех его… э-э-э… заслугах, он форменный безбожник. А такие взгляды очень упрощают любую теорию. Он не видит духовности в человеке. В человеке, старик! – взвизгнул даже несколько Петюня и выпил.
- Как-то это все отдает позитивизмом в его дальнейшем преломлении, – брякнул вдруг отец Валентин, утираясь, – Это, господа, скудоумная преснятина. Если все выходит из низа, одни, как бы это попристойнее выразиться, импульсы… А идея Бога предполагает духовное измерение…
- Я, пожалуй, форточку открою, Петя, – сказал Дмитрий Иванович хмуро. – Совсем дышать нечем.
- Ты, старина, зри в корень, не отмалчивайся, – посоветовал Петюня, уже совсем было потонувший в углу. – Если принять во внимание, что подхуевина все-таки имеется, то и дышать станет легче. Проверить сексуальной алгеброй духовную гармонию личности – это, Митенька, дешево… Хотя и сердито… Отрицается все, старик. В конечном счете даже и талант сводится на нет. А талант у Фрейда безусловный… Могучая это кучка, старики!
- На пиру Господнем много званых, но мало избранных, – из дыма заговорил отец Валентин. – Вот и этот был зван, да не сумел разглядеть, откуда свет… Но, безусловно, небездарен, безусловно…
- Ну, хорошо, безбожник, под зад его коленом с нашего пира духа и так далее. Допустим, сексуальное – это все «низ», грязь. Хотя, это спорно… Ладно, Фрейд – сукин кот. Роется в отбросах, не видит света… Но наркоманов-то ваших они же не Фрейдом будут лечить, эти приходские тетки, – сказал Дмитрий Иванович, посасывая сигарету.
Его уже слегка повело. Он уже совсем было отказался от борьбы, но предавать свои уединения с Мариной Львовной ему все-таки не хотелось. Он снова приложился к рюмке, уже ни с кем не чокаясь, и с неприязненным холодком отметил, как много в Петюне разных субличностей. На одном квадратном метре Петюниной души их теснилось едва ли не больше, чем пассажиров в переходе на станцию метро «Охотный ряд» в час пик. Все они были яркие и небанальные, но какой-то душок у них был… Пахло развоплощенностью и немного кладбищенской землей. И то одна выскакивает оттуда, из богато унавоженной почвы, то другая. В зависимости от собеседника.
- Отчего же не низ? – повысил голос отец Валентин, не желая останавливаться на вопросе Дмитрия Ивановича. Пунцовея пухлыми щеками, он смотрел на вопрошавшего с почти незримой издевкой, говоря ему глазами: «Знаю, знаю я вас, похотливцев, ой как знаю…»
- Мне кажется, что это не совсем так, – твердо сказал Дмитрий Иванович, не желая называть батюшку по имени. – Сексуальное – это сила. Между прочим, Фрейд не ошибался, описывая процесс сублимации. Отсюда – творчество. Одно это чего стоит…
- Митя, Митя, и ты туда же… Творческий человек… – ласково вздохнул Петюня, снимая опустевшую бутылку со стола. – Не профанируй хоть ты, старик… Хочешь бабу – тащи ее в койку, ублажай, так сказать, телеса… Хочешь писать – пиши, ублажай душу. Одно, дорогой ты мой, с другим не связано. Божий дар, старик, это нам не побочный продукт куроводства…
- Но, – сказал Дмитрий Иванович, стараясь вспомнить ту, прежнюю беседу, – позволь, Петя, ты же раньше высказывал, по-моему, совсем иную точку…
Отец Валентин тяжело загоготал на своем конце стола. Он разлил по рюмкам остатки «Абсолюта» и теперь уже снова копался в портфельчике. De profundis он вытянул за горлышко кристалловскую рябиновую настойку и бережно, не звякнув и не стукнув, поставил ее на край стола.
