Майя

Приходил Каспий, сказал, что Баюна отвезли в университетский анатомический театр, что Авдотья Михайловна уже извещена, и с ней сидят, чтоб она себя не порешила с горя. Что Машура плоха, но держится, как всегда достойно и послала его наведаться, как там Ася. Она с нежностью глядела на его нечесаную бороду, опухшие глаза, думая: «Земляной, и он, чуть-чуть земляной, как Ваня. Как это хорошо…»       
Выпроводив Каспия-Тишу, она снова схватилась за перо. Второе письмо, уже под вечер, вышло прохладнее и суше – оно предназначалось Брюсову. 
«Глубокоуважаемый Валерий Яковлевич! Позвольте незнакомке, имя которой вскоре для Вас прояснится, обратиться к Вам с просьбой. Дело мое неотложное и, как сами Вы увидите, тревожное и спешное. Мое настоящее, как и мое придуманное имя, крепкими узами связаны с человеком, Вам лично знакомым – с Сигизмундом  Галаховым. По иронии случая, два имени оказалось и у него. Дело в том, что, зовут меня Ася Лазаревская, но все знают меня как мифическую поэтессу Майю Неми. Сигизмунд же Ардалионович Галахов – это Овадий Януарьевич Здухач, глава анархистской Инициативной группы в Москве. 
Но не подумайте, что я безумна и хочу любой ценой возвести поклеп на уважаемого Вами человека, а заодно и на самое себя. Выслушайте меня. Я – Майя Неми, и моя история также необычна, как и жизнь самого Галахова…» 
Она писала про ворох доказательств, про шантаж Галахова, про черновики и журналы, про цикл «Сны» и другие циклы ею написанных галаховских стихов, про белоглазого, растление Юры Полякова и его служение Сигизмунду. Про Хитровку, комнату без окон и Ванину смерть. В конце она просила немедленно о встрече. Почему-то она была уверена, что эта встреча состоится. 
«Вы можете мне не верить, – заканчивала она, – но в доказательство того, что это правда, я, опережая время, говорю Вам:  на страницах журналов больше не появится ни единой строчки той, которую все знали, как Майю Неми». Написала и остановилась. Толстые «Врата», забытые Даниилом Лукичом валялись на оттоманке. «Алмазный мой венец»… Кто написал это? Кто?
Глухой ночью она набросала еще одно послание – Бальмонту – и разорвала его через час. 
Завтра она пойдет на Большую Дмитровку, в Литературно-Художественный кружок… Ей дадут слово. 
Спать ей почти не пришлось – надо было разыскать и уложить в саквояж все черновики и журналы, черновик письма первого и последнего письма Майи Бунину, «Русское Богатство» с его ответом и что-то еще…
На заре она открыла Пушкина и разыскала слова «Алмазный мой венец». Этот венец просила польская панна Марина Мнишек, накануне обручения-договора с Гришкою Отрепьевым. Это  венец предвещал краткую славу,  призрачное царство, позор бесчестья и гибель.
Алмазы самозванцев… 

Так случилось, что сон накинулся на нее зверем чуть не у самого порога – в шесть часов, на стылой заре нового дня. Силы были выпиты, исчерпаны почти до дна. 
Спала Ася, не раздеваясь, на тахте с разноцветными подушками в этой все больше уходящей из памяти квартире – чужой, богатой, не отвечающей на слезы. Ей снилось, что Баюн снова берет ее за руку. Так ощутимо и тепло было его долгое пожатие, что сон стал таять, потом возник перед глазами пустой серый провал, а потом – комната в белых грудах тетрадей и распахнутых книг на полу.

В Литературно-Художественном кружке Валерия Брюсова не оказалось, хотя назначено было на сегодня какое-то заседание, он еще не приезжал. Ася в сером платье, с письмами в кармане долго ходила по коридорам, по мраморной лестнице, металась по залу, с кем-то здоровалась, что-то произносила и тут же забывала, с кем говорит и о чем. В библиотеке она ненароком выловила из бликов и теней со всех сторон шумящих разговоров знакомое имя. Говорили про Арсения Тиблера. 
- Нет, как же это надрывно! Просто в духе Ибсена… Кто бы ожидал от такого благонравного, тишайшего юноши… Какой пассаж…
- А вы, Веньямин Иванович, все не верили в роковую страсть. Вот вам, получайте! 
- Слава Богу, что еще не насмерть себя уходил. Пуля прошла недалеко от сердца.
- И пробила последнее письмо? Как романтично…
- Простите, что я… Но я знакомая Арсения Тиблера. Я хорошо его знаю. Скажите, что  с ним произошло? 
- Здравствуйте, Ася. Это госпожа Лазаревская, переводчица… рекомендую. Протеже, между прочим, господина Берви.
- Ох, уж этот Берви… Впечем, рад. Рад. Позвольте ручку…
- Что случилось с Арсением?
- Эти увядшие до поры, безуханные цветики… Все-то им надо выламываться! 
- Не будьте злюкой, Софи. Вот вы все рассуждали про платоническую любовь, а она…
- Веньямин Иванович, что случилось с господином Тиблером? 
- Ах, да… Помилуйте, Ася, неужто вы ничего не знаете? Милочка, об этом твердят сегодня все, аж ушам больно… 
- О чем – об этом?
- Как же – о гибели этой самой… поэтессы… Как ее? Еще имя какое-то нерусское…
- Майя Неми.
- Майя Неми? Она умерла? 
- Так вас еще никто не угостил этой новостью? А она, поверьте, довольно занимательна… Как же, здесь все – и смерть от ножа какого-то сектанта…И кровь, так сказать, и любовь.
- Не сектанта. Фу, Веньямин Иванович, как вы бледно рассказываете. Совсем неинтересно. Расскажу я.
- Прошу, Верочка, прошу.
- Это дивная история, хотя и очень драматичная. Сегодня, как вы знаете, вышел свежий номер «Агоний»… Там напечатаны умопомрачительные новости. Оказывается, Майя Неми предчувствовала свою гибель. Ее выслеживал какой-то поклонник черного Шивы, ужасающий колдун и злодей… Ах, помните это ее чудное письмо Бунину? Я тогда еще хотела выступить, но Валерий Яковлевич… 
- Про отсутствующих – ни слова. Но продолжайте, у вас мило получается. 
- Мерси. Словом, этот поклонник Майи, которого она так боялась, добрался до нее. Он приехал аж из самого этого… Вениамин Иванович, как называется этот индийский большой город?
- Бомбей, Верочка.
- Так вот, из самого Бомбея. А Майя, бедняжка, хромала. Ей приходилось скрываться. Он узнал адрес, влез в окно. Говорят, в Москве есть целая шайка индийцев, которые ему помогали как сородичу. Убежать далеко она не смогла. Ее нашли на рассвете на каменном полу коридора с четырьмя ранами в груди… Сердце пробито насквозь. И еще одна рана – крестом – на ступне правой ноги, ну, поврежденной когда-то этим самым негодяем. Он, конечно же , скрылся. Ведь они, эти индийцы, двигаются, как кошки… 
- Не забудьте, кстати, что в «Агониях» Галахов не пожалел места и напечатал письмо ее обезумевшего от скорби отца. Ему была послана срочная телеграмма… Он скрывался, но теперь хочет раскрыть тайну своего уединения, чтобы забрать тело Майи и отвезти на родину... Там его сожгут, как полагается по их обычаям. Отец пишет, что сожжение обычно совершается у воды, и тело на носилках погружают в водоем перед тем, как сжечь. Ах, это так экзотично… Там столько всего интересного, в этом письме!
- Однако… Майя же была наполовину русской, ее стихи принадлежат русской поэзии, и поэтому все эти варварские обряды следовало бы запретить. Ее нужно отпеть, как подобае
- Вы правы. Но тело все-таки увезут. Родительская воля. Кстати, кто-то уже заказал заочное отпевание в православной…
- Умно. Надо достойно проводить в мир иной русскую, я настаиваю, русскую поэтессу… А где же будут отпевать?
- Ах, вы забыли досказать про Арсения… Это великолепно. Он, представьте, Ася, был влюблен в Майю Неми. Не правда ли, очаровательно? 
- Он тоже умер?
- Нет, что вы… Бог миловал. Говорят, узнав о смерти Майи, он отправился почему-то в Староконюшенный переулок и выстрелил себе в грудь.
- Видно, в беспамятстве блуждал по Москве. Такое случается с несчастливо влюбленными.
- Ах, не перебивайте. Я поклянусь, что уж вы-то никогда не бывали влюблены… Понаслышке знаете. Так вот. На груди у него нашли письмо. К Майе. Что-то про призрачную любовь и воссоединение навеки в призрачном мире… Помните, как у Блока? «И в воздушный покров улетела на зов… навсегда! О, влюбленность, ты строже судьбы… повелительней древних законов отцов»… Ася, куда же вы? Какая все-таки странная эта Лазаревская… И желтая, как воск.
- Верочка, не обращайте внимания. Малокровием страдают все нервные и возвышенные барышни поголовно. 
- Как, значит, и я тоже?
- Нет, вы, вы – исключение. Дайте ручку поцеловать.