Майя

Особняк тоже ждал ее, как зеркало в чужом стихотворении. Он стоял и поблескивал под провисшим небом, как закостеневший флаг, как гипсовая статуя. 
Ася без труда вошла черной дверью. Она была не заперта – как и тогда, когда в коридоре полз черный, перчаточный паук и слышны были голоса из кабинета. На этот раз там, в недрах дома послышалось движение, шорохи, скрип. 
«Его уже предупредили». 
Он слегка, вежливо приподнялся ей навстречу. Мраморный бык  словно сделался огромней и попирал стол, как власть имеющий. Черно-белый Сигизмунд, сверкая опаловыми запонками, вновь откинулся на спинку кресла, улыбнулся. Эти небывалые, изгибчивые, словно меняющие форму глаза… Эта желтая кожа, пронизанная сандаловыми вихрями, эти коричневые тени… Эти цепкие, твердые пальцы… Зигмунд… Рыцарь прежних времен.
- Ася, ты делаешь много лишнего, – он помолчал, вместо приветствия нежно прозвучали бокалы на низком столе. – Вина?
- Нет. У меня был Даниил Лукич, он…
- Я знаю, Ася. Он был у тебя по моей просьбе. Он любезно согласился…
- Брось. Я не хочу и не желаю тратить время на бессмысленный бред.
Ресницы его зашевелились, как травы под ветром, зрачки потемнели. Что это за круг такой – заколдованный круг ползущих глаз? Как выйти из него?
 - Так что же ты желаешь, позволь узнать?
- Он показал мне «Врата» с майиными стихами. Это не я писала.
- Я знаю.
 - Что это значит?
- Это значит, что, если ты отказываешься видеть сны, их за тебя может увидеть кто-то другой.
- Ты лжешь. Ты путаешь меня в своем чудовищном словоблудии… Ради Бога. 
- О чем ты? Здесь во время оно многое говорилось о снах и поэтах. О том, как важно видеть сны. Грезить. Почему бы не поговорить об этом снова?
- Потому что я больше не могу. Скажи мне, кто такая Майя Неми.
- На этот вопрос знает ответ только одно создание.
- Кто?
- Сама Майя.
- Так она существует?
- В каком-то смысле да.

Сегодня на рассвете возле трактира на Хитровке лежал мальчик. Он не хотел засыпать, он просил меня найти того, кто может продлить его время. Мое время. Время дня. И это время существовало, и существовал вонючий, весь зачаженный трактир, и крики за его дверьми, и плач за моей спиной. Под моими руками существовал грязный лоб, весь в живой крови. 
Я хочу, чтобы он проснулся по-настоящему, если не совсем успел здесь – пусть там, далеко, в яви, а не во сне, как он боялся. 
 - Ты – морок. Ты опутываешь меня своими сетями. Никто не существует в «каком-то смысле». Есть только два ответа: да или нет. И я тебе это докажу… Овадий Здухач.
Замедленно, как бы в дремотном покое, Сигизмунд повел у щеки веером пальцев, словно проверяя, что там – под рукой. Указательный коснулся губ, прикрывая усмешку.
- А, теперь и до этого дошло. Я сказал тебе, что ты делаешь много лишнего. Кстати, в спешке ты забыла надеть ботики. На тебе – мужские, старые башмаки. Они, ко всему прочему, еще и потрескались.  Это не очень красиво. 
- Это Юрины. Юры Полякова. 
- Ах, вот как. Я бы посоветовал тебе не подвергать свою жизнь опасности. В Москве есть очень неприятные места, и туда лучше не соваться… даже в мужских башмаках. Ты ведь, наверное, знаешь, что сегодня поутру на Хитровке в очередной раз обнаружено несколько трупов? Некоторые – по мелочи, так, нищие и проститутки, но есть экземпляры и поинтереснее.
- Не смей об этом говорить. Не смей кощунствовать. Это ты его… Ты убил Ваню. Ты приказал, я знаю.
- Ася, не знаешь ли, что означает слово Здухач? 
- Нет.
- Я тебе объясню. По поверьям южных славян, это человек, способный повелевать стихиями, волхвовать и подчинять себе мир, но только – по ночам, опутанный сном. Такова его скрытая сила. Залог ее – сон. В дреме он сражается, в дреме разгоняет облака, и защищает своих. Но условие всегда одно – волшебный дух выходит из него только, когда он спит. 
- Я, кажется, понимаю…
- Это несложно. Ваня же был чересчур непоседлив и непослушен. Ему все хотелось проснуться раньше времени… А в нашей организации – я  имею в виду душевную организацию, внутреннее устройство человека – все так устроено, что этому не должно быть места. 
- Я теперь знаю, кто ты. На твоей совести – не одно убийство. Ты убил Ваню. Год назад по твоему приказу убили Юру Полякова…
- Вот как? Это любопытно. С тобой происходит что-то, я бы сказал, удивительное. Ты действительно уверена, что я убил также и Юру?
- Да. Ты подстроил это. Ты ловко разыграл театр. Это был гнуснейший спектакль. Вы все убили его.
- Ах, теперь уже мы все. А кто, позволь узнать?
- Ты, эта твоя Смелицкая, Берви, уголовник Муравьев…
- Ах, и Берви? И даже уголовник? Послушай, Ася, почему ты готова верить любому проходимцу, верить, так сказать, на слово?
- Потому что это правда. Все совпадает. Я нашла юрино письмо, он писал, что ты поработил его, что он ненавидит тебя. Ты ведешь двойную игру. Ты анархист Здухач. Ты – великий поэт современности. И ты, поэт,  использовал Юру так же, как меня.
- Использовал? Фи, Ася, это уже выходит за рамки обычного разговора.
- Наш разговор необычен, и ты это знаешь. Он писал для тебя. За тебя. И ты… платил ему. Как мне. Потому что сам ничего написать не в силах.
- Вот как? Звучит захватывающе. Надо бы рассказать это Брюсову. Он любит демонизм. Сюжет для новой повести. «Ангел смерти», к примеру.
- Смейся! Ты можешь смеяться, сколько тебе угодно. И все-таки погоди… Может, тебе придется еще и поплакать. Горько поплакать.
- И ты собираешься мне в этом помочь?
- Я сделаю все возможное. Завтра все будут знать, кто ты есть. Твоя… организация будет раскрыта. Я знаю, где типография. Твои мерзкие происки, шантаж, Юрина смерть – все станет известно, все… 
- Сколько в тебе пыла, Ася, сколько пыла… Может, все-таки подумаешь? Может, все не совсем так? Может, каждый просто должен ждать своего часа? Часа пробуждения? И – кроме того – как же ты намереваешься это все устроить? 
- Я напишу…
- Тебя никто не станет слушать.
- Я могу рассказать им историю Майи Неми. Не забывай об этом. Ее услышат. Я не боюсь разоблачения – я сама его хочу. Будет скандал. На короткое время я, Ася, превращусь в того, кого слушают все, и ты поймешь. Ты поймешь. И, если у тебя есть слезы…
Тут она вышла, так и не поняв, что он ей ответил. Было похоже, что он о чем-то просил ее, голос был странен. Просит. Теперь поздно. Времени для Сигизмунда уже нет. 
Все шипящие, соленые на вкус и едкие капли этого дня надо было заключить в единый сосуд, и работы виделось море. Ася долго раздумывала, с чего начать, и решила, что начнет с писем. Письмо Бунину она написала почти тотчас же, и заняло он шесть страниц. Она рассказала ему о своей тоске по действительной жизни, по шелкам и хрусталям, по славе и по Майе Неми – душе странствий и поэтов. 
Она долго писала, как, сидя в ресторане «Прага», почти что видела по лестнице бегущий бархат, обоняла сандаловый, коричный аромат и слышала, как звенят подковками черные туфельки с перекрестьями. И гранатовые бусины… Видела и его, Бунина, за столом – бородка, брелоки на серебряных часах, пустая тарелка, коньяк. Ожидание и барство. 
Она писала ему про Сигизмунда, про стихи убитого Юры Полякова и то, что случилось на страшной площади  меж гудящих трактиров – сегодня ночью.
Исповедь свою она писала исступленно, ей мерещилось, что лоб ее заливает жаровая, горячая кровь – истинная, живая, чистая, как вода.