Майя

О том, как Асе пришло в голову шантажировать своего наставника и друга, и о том, к чему приводят неблаговидные поступки

День сломался пополам, обезличел, обездвижел. Сначала они тащили тело через площадь, и туман расступался, сизые люди шмыгали мимо них, делая вид, что все так и надо. Потом Каспий свистел, заложив два пальца в рот, и слезы у него скатывались по этим грязным его пальцам и падали в лужи. Потом… Кажется, потом на свист прибежал из выросшей вдруг подворотни ко всему привычный дворник, и городовой тоже явился, и какой-то народ. 
Баюна подняли на руки, далеко понесли.
- Я кастет этот выкинул, чтоб не придирались… Там он, на Хитровке остался… - зашептал Каспий в ухо.
Он и взял на себя все переговоры и объяснения с городовым и позже, в полицейском участке. Сказал, что хотели познакомиться поближе с нравами «дна», что поутру прохаживались у Яузы, переодетые, чтоб к девицам никто не приставал, что в самую гущу Хитровки соваться и не думали, что выскочил нежданно-негаданно какой-то оборванец с кастетом, ударил… 
Всей этой галиматье поверили тут же, как-то невинно и безалаберно. Большой, румяный, чем-то похожий на прежнего Каспия  городовой сказал, давя зевоту: «Вот ведь сволочь, как работают лихо! А ведь рядом на Покровке такие дома – Морозовы, Расторгуевы, Бахрушины… Дома-то дома, а сделать все равно ничего не получается. Беда». 
Еще немного времени, отлитого в серебро, драгоценного, было дано им, чтоб распроститься. Маша почти шепотом пыталась настаивать, чтобы Ася ехала к ней, но это было ни к чему сейчас. Они разошлись на Солянке, и, обернувшись, Ася увидела, как погрузневший Каспий положил руку Маше на плечо и так шел. И Маша не протестовала. 

День был болен, был воспален и промочен слезами насквозь, но жар и чад ушли, спали. День очнулся от горячки и мог теперь видеть свое время, любить его и нести в ладонях, как золотую воду. 
Спокойно и неслышно войдя в давно покинутую квартиру, Ася разделась, принялась смывать со щек въевшуюся золу, грязь, пот и кровь. Каждую вещь, даже юрино старое кашне, она сложила, как складывают молитвенный коврик, и убрала в дальний чемодан.
Приходящая прислуга еще не появлялась, было слишком рано. Когда в парадную дверь позвонили, Ася уже знала, кто это, и была готова. 
Даниил Лукич прошелся по комнатам, несколько раз глуховато хихикнул, похмыкал добродушно. 
- Асенька, красавица моя, как же это нехорошо с вашей стороны! Заставляете ноги трудить почтенного литератора, переводчика стольких… гм. Ну да ладно, речь не о том. Мы вас обыскались, Ася, Сигизмунд Ардалионович каждый день просит меня справляться о вашем здоровьи, так сказать, а вас… А вас, извините, нету. Какая же вы жестокая барышня, Асенька! Где же вы были? 
- Гостила в одном доме. Была нездорова. 
- Ах, вот оно что… Но как же не известить ближайших друзей! Как, я вас спрашиваю, Ася? Сигизмунд Ардалионович беспокоился, а его беспокойство стоит дорого, уж вы мне поверьте.
- Охотно. Что дорого – в этом сомнений нет. 
- Ах, Ася, Ася… Откуда  в вас, молодом, невинном существе этот сарказм, отрицание лучших сторон  жизни? 
- Откуда? Перейдем лучше к делу. Вы ведь не случайно пришли, так?
- Что-то я не узнаю той гостеприимной хозяйки, которая… Ну, чайком-то вы меня напоите? Уж не откажитесь. 
- Да. Садитесь. Нет, не сюда, не у окна. Сюда. Итак?..
- Ну, какая вы сегодня… Вам бы, Асенька, на воды куда-нибудь, в Германию, на худой конец, на Кавказ… Разгоняет желчь, и настроение прекрасное, вы знаете, совершенно лучезарное после…
- Я жду, Даниил Лукич. 
- Ну да Бог  с вами, как хотите… Гм… Так о чем, бишь, я? Дело, Ася, вот в чем: хотелось бы мне заказать вам парочку новых переводов. Гарсиласо де ла Вега, дивный, можно сказать, испанский поэт шестнадцатого столетия… Кстати, впал в немилость у короля и был…
- Никаких переводов не будет.
- Как? Ах, как же вы меня расстроили! Откуда такая жесткость? Может, передумаете? 
- Нет. И вообще: переводы – это отговорка. Вы не с этим ко мне пришли. Не потому меня искали.     
- Умолкаю. Преклоняюсь берд вашей проницательностью. Такая юная барышня, и вдруг – такое умение видеть, слышать, воспринимать… Это изумительно.
- К делу, Даниил Лукич.
- К делу? Ну что ж, отлично. Знаменитая поэтесса Майя Неми, Асенька, напечатала недавно новые стихи. Между прочим, отличные. Я вам даже их принес. Помнится, я телефонировал одной вашей подруге, разыскивая вас по этому поводу, но она сказала, что понятия не имеет, где вы. Гм. Так вот… Не хотите ли взглянуть? 
- Майя Неми в самом деле напечатала новые стихи? Этого не может быть. 
- Почему бы и нет, позвольте узнать? Вы пропадаете, обижаете своих преданнейших друзей, а запросы публики велики. Почему бы нашей поэтессе не написать новых, кстати, великолепных стихов и не послать их…
- Но ведь Майя Неми – это же… Ее же нет в том смысле, что…
- Вы так уж уверены, что ее нет? По-крайней мере стихи ее – вот.
И Даннил Лукич мягко протянул Асе толстый, пунцовеющий гирляндами острых роз  журнал. На название она не посмотрела. 
- Новое художническое решение… «Врата» изменили облик… Спасибо Сигизмунду Ардалионовичу.
Стихи: 

Как плети, на руках измятые жасмины,
Где прежний мой венок, алмазный мой венец?
Я в зеркале, и ждет его овал старинный, 
Когда взойдет заря, когда придет конец…

- Это… Это не мои стихи.
- Ах, Асенька, какая же вы смешная! Разумеется, они не ваши. Их написала Майя Неми, знаменитая поэтесса, которая…
- Я пойду к Сигизмунду Ардалионовичу.
- Великолепно. Я, признаться, очень этому рад. Кстати, он передавал, что хотел бы вас сегодня видеть. В пять. Вас устроит?
- Нет. Я уже иду.
- Ах, не будьте столь поспешны. Ася, стойте… А чай-то, чай?
- Но сначала придется уйти – вам. 
- Ах, какой нервный век. Ася, я от всей души советую вам съездить на воды. Вы переутомлены… Ах, да дайте же хоть шляпу надеть. Мой вам совет – поезжайте…
Дверь захлопнулась.