Майя

- Ладно, Прохиндеич, потом покалякаем, – он тяжело повел головой, встряхнулся. – Не случайно я их привел. Тут обиду большую причинил им… Нам причинил один человек… Я подумал, может, ты знаешь…
Ася насторожилась. Вот сейчас дело дойдет и до них. Врать придется, говорить без умолку. Каспий сидел смирно. В воздухе прыгала и взвивалась к потолку черная копоть.
Морщины сузились, глаза наконец-то показались из-под белесых лысых надбровий. 
- Вот это разговор. Другое дело. А то как же мне не знать.  Чай, не первый десяток на Хитровке промышляю. Всех знаю. Кто да что, говори! Говори-и… 
Баюн почему-то помялся.
- Ну, зовут его, человека этого, Василий Кузьмич Остожный… Белоглазый он…
Но Прохиндеичу и этого хватило. Он закаменел, растопырил локти, кацавейка провисла до полу, рот распялился. Вместо зубов торчали какие-то штырьки. «Это лягушка. Огромная, сморщенная лягушка на болоте. Вот, я поняла. Слава Богу, он не человек». 
- Что ж, Иван Никифорыч…  –  зашевелился он, подхватил папиросу, злобно чиркнул спичкой, зажег. – Что ж, твоя взяла. А то что же кругом ходить… Ты понаведаться пришел. Ну, и понаведался. Чего тута болтать зазря… Да еще и ребят привел. И, как водится, ножики-то, небось, в голенищах…
Тишина.
- Есть,  –  басовито и мрачно проговорил Каспий из угла. – Есть ножики.
Баюн глядел на него во все глаза. Следом за Каспием что-то такое хрипло сказала Машура. Голос у нее срывался. Есть ножики. Ася тоже зачем-то кивнула головой.
- А имя то его с фамилием ты, Иван Никифорыч, откудова знаешь? 
Подрагивал голосок у Прохиндеича. Господи, кто он такой? 
- А имя его, по сведеньям нашим, может, и неверное. А верное – ты сам скажи,  –  снова из угла жестко прозвучал Каспий, будто в трансе выговаривавший слова. 
Баюн обернулся. Даже сквозь точки и тени Ася видела, что он ошарашен, что Каспий его сбил с толку своими выходками.
Но Прохиндеич ничего этого не видел. Он уже мчался по каким-то своим, одному ему ведомым тропам, ни о чем другом думать не мог. Каспий снова угодил в цель. Морщины съежились.
- Эта, значит, этта… Дразните старика. На расправу пришли, обо всем известны стали… Эх, Иван Никифорыч! Ну хоть он и Заколюжный, а никакой не Остожный… Да дразнишься ты чего, коли уж сам все знаешь? Ну, продает он нам… Нюхало продает. Здесь он ошивается, здесь… А что ж, теперь и денежек, значит, не дадите?  И дело накроется? Ну, провинился я, воля твоя, не казни только… 
Он с шелестом и шумом обвалился с табурета, кацавейка распласталась по полу, как те лепестки гвоздик, что лежали вокруг убитого в подъезде. Старик пополз на Баюна, тот отшатнулся. Старик мотался из стороны в сторону и что-то невнятное выл. 
Ася молилась об одном: чтобы Баюн молчал. Машура глянула на нее из тени. Что-то происходило такое, что лучше было до поры до времени не трогать. 
- Ах ты, гнида,  –  наконец  Баюн понял или ему так показалось. – Встать! Встать, тебе говорю, сволочь! – он орал, как тот, в подворотне. Ася никогда в жизни не думала, что… - Ты мне в глаза погляди… Что, не можешь? Не можешь? Чем себя накачал? Чего нанюхался, скотина? Ты ж мне все дело провалишь! Где этого твоего… Заколюжного нашел? Мне ж за тебя перед товарищами ответ держать! 
Машура вскочила, побежала к ним, потому что Баюн согнулся, двумя руками за плечи схватил лягушку  в кацавейке и стал возить ее по полу…
Видимо, Каспий отодрал их друг от друга, потому что у Аси на глазах все они на минуту смешались в хрустящее, туманное месиво, а затем лягушачий старик отлетел куда-то к столу, ударился о козлы и опал. Рот у него  потемнел, и вокруг рта – тоже. 
- Ваня, стой. Ваня. Ты всех нас… Ты нас погубишь и себя. 
- Пусти… добить его, мерзавца… Добью… Это он… погубил… 
- Да что он сделал-то? Ваня, что все это значит? Тиша, скажи ему…
- Так, Иван. Я тебя держу. Я прошу – уймись, Христа ради. 
- Он мне дело провалил… Мразь. Он…
- Мы отойдем, сядем куда-нибудь, и ты нам все расскажешь. Да, Тиша? Это же и нас касается…
-Чего еще рассказывать? Ни к чему.
- Нет, уж видно, придется, Ваня. Ты нас сюда затащил, правда, Маш?
- Правда. Не трогай его. Я тебе всерьез говорю. Ты ему зубы выбил… Видишь, кровь…
- У меня кастет… Где он? Под стол отлетел. Вон блестит, вижу.
- Только этого не хватало… Ванька, говори немедленно, что это все значит.     
- Не могу я… Уф, черти… Руку-то пусти, Каспий. 
- Ваня, пожалуйста.  Уйдем отсюда куда-нибудь. И ты расскажешь. Ради Юры… 
-Да уж нет, не ради Юры. К дьяволу. Ради себя теперь придется. Ночь-то еще не кончена. Заколюжного искать надо.

Через кирпичный проход, небольшую, железом обитую дверь они попали в темное, нежилое простанство. Здесь тоже не видно было окон, и пахло так же. Здесь печатают прокламации. Это типография. Баюн зажег свечу. Маша наклонилась, подняла с полу листок, прочла: «Прорваться в царство свободы… путем кровавой народной расправы с барами, буржуями… Нещадно истреблять всех власть имщих… Тактика прямого действия…»
- Баюн, – Он молчал.  –  Ваня. Что такое «тактика прямого действия»? Это – как со Столыпиным, да?
Каспий сказал: «Иван, отвечай. Тут не игрушки. Не молчи. Разубеди нас, что ли…»
Баюн сказал: «Погодите вы. Я сейчас. А то он, подзаборник, удерет, вот вам крест. Сейчас я. Только к столу его привяжу… на пару слов. Вот и веревку захватил… не зря. Жаль, я черного упустил».

Старик решил, что я все знаю сам, вот и размяк раньше времени. Каспий, это ты его смутил. Он как про ножи услышал… забоялся. Вот и совпало. Я давно его знаю, он из дворовых бывших. Но ум у него сильный. Хитрый он старик – у  него и паспорт есть, он хозяин домишки… А ведь вот… нанюхался и весь свой ум потерял. Мы с ним тут еще потолковали – он мне поведал, что этот Заколюжный, Закрюк по прозвищу, скоро сам пожалует. Они, голодранцы, оказывается, «квартеру» пополам делят – в стене лаз, можно перебраться из одно половины в другую. Еще до меня они столковались. Тут из Свиньинского переулка еще тайный ход есть.  Квартирует здесь Закрюк. Я не знал, понимаете, совершенно этого не знал. Неужели придется с места срываться нам, типографию переносить… Товарищи… Ну, ничего мы его подождем, пусть приходит, потолкуем.  
Нет, Каспий, я отсюда теперь никуда. И вам врать не буду – сами все видите. Да, здесь у нас типография подпольная, не я организовывал… Но я в ответе. Я здесь с год всего начальствую. Зарекомендовал себя в партии… По нашим законам даже сам редактор не знает, где мы квартируем. И сотрудники не знают. Никто. Знаем только я да четверо наборщиков. И если это все просочится… Что? Мы газету делаем, прокламации печатаем. Агититруем…
Мы? Мы – анархисты. Стыдиться нечего. Союз русских анархистов-коммунистов. Недавно все объединились, в Женеве… Про группу «Буревестник» слыхали, небось? А про газету нашу «Хлеб и Воля»? Все теперь вместе, объединились. Давно мы этого ждали.
Почему моральное падение? Товарищи, вы меня сколько знаете-то: разве я чем себя запятнал перед вами? А что в террор  ушел – так это дело мое… Я другой дороги не вижу.  Это и есть «тактика прямого действия», вот, что ты спрашивала… Не кричи. Старик там… И Закрюк сейчас ввалится, зачем его спугивать? 
Что – в Киев? Именно туда и ездил. Ты же знаешь, я его не убивал. Я должен был проследить, как дело готовится. Инициативная группа поручила. Там один из наших должен был на гуляньи в Столыпина стрелять, потому как до царя-то не доберешься. Но его зацапали. Он с собой покончил в участке, чтоб не раскрыли. Смелый был товарищ, вечная ему память… Саше нашему. Я было хотел… по зову сердца… за Сашу отомстить. Да двадцать шесть категорий пропусков они, сволочи, нашлепали, так и не пролезешь никуда. Сорвалось у меня. 
А тут Богров. Богров он – не наш. Формально из наших, а на деле… Сексот. Агент охранки. У него и кличка была – Аленский. Он действовал самовольно. Его сегодня повесят. В три утра повесят. Но дело он сделал. Это самое главное.