Майя

Вдруг заранее увидевшая все ходы и переходы дальнейшего разговора Ася дернулась на стуле, схватила сушку и принялась яростно постукивать ею об стол. Через мгновение остальные поняли, что  слышат «Марсельезу», так сказать, всухую. Машура прищурилась, открыла было рот…
- Без Ваньки не пойду,  –  с размаху, увесисто доложил им Каспий. В телегу, и без того тяжко нагруженную кирпичами, лег еще один – величиной с подушку. 
- Виссарионушка, не гляди так грозно. Ты пойми, душа моя, Ванька – продувная бестия. Вертится он юлой по таким местам… Нам и не снилось, где он шляется, Баюн наш. Он  и Хитровку неплохо знает, я слышал. Какие-то дела у него там, черт его разберет. 
- Но почему непременно он? А если Авдея?
- Виссарион, не смеши ты меня, душенька. Авдей – малый неплохой, но хлипкий и трусоват. 
- А Миша…
- Михаил, тот, вообще не из этой оперы. Он все больше по чаям и по докладам мастер. И не выдумывай ты мне больше претендентов. Этот – единственный. Ася, а вы чего молчите? Вам Баюн тоже не пришелся?
Маша встала, взяла подругу за руку, кивнула Каспию: мол, сейчас придем. Вышли в коридор, где еще настойчивее благоухали сквозняки Юриных небывших рукописей. Через минуту обе тихо возвратились в столовую. Каспий ждал их, раскуривая новую папиросу, спокойный и свое слово сказавший. 
- Мы… согласны,  –  сказала Машура негромко, усаживаясь за стол. – Пусть Баюн. Только ты объясни ему, Тиша, что все это –  ради Юрочки. Что это не игры какие-нибудь, а святое дело. Что мы обязаны выяснить, кто убил. В общем: чтобы вел себя достойно.   
Как выяснилось той же ночью, когда появился в квартире новый заговорщик – Баюн, никакого  плана разработано, конечно же, не было. Договорились так: добраться до дома Бунина, узнать у кого можно – хоть и по трактирам – кто такой Остожный Василий Кузьмич: может, кличка, может, и впрямь так зовут. Описать приметы. Если встретят: попробовать разговорить, сказать, что… Ну это Ванька придумает, что. Проследить, где живет. А далее – по обстоятельствам. Может, в полицию сдать, если хоть какие-то улики всплывут. А так: хоть что-нибудь узнать, хоть какой-нибудь след. Про цветы и офицера этого непонятного попытаться узнать. Кто да что, да куда исчез. Девушки пусть молчат. Им бы и вообще не ходить… Но тут Машура так ударила Каспия черным взглядом, что он только щеку потер. 
Ванька взял слово. Он казался очень высоким, загрубевшим, лицо обветрено, пряди горько-желтые обстрижены на висках. На Асю он если и смотрел, то взгляды его не выбивались из общего стиля: скучные, блеклые глаза. Вообще же был очень сух, очень формален. Странно, что так быстро среди ночи уговорил его Каспий. 
Ванька, он же Баюн неверующий, непомнящий и ничего-помнить-не желающий, был суров. Он сказал, что все это бред и чушь. Сказал, что, чем тащиться на Хитровку – лучше уж сразу себе оттяпать голову и больше не суетиться. Сказал, что плана никакого нет, и искать какого-то Острожного (Остожного) среди каторжных и пропойц – занятие удивительное и оригинальностью своей поражающее. Особенно, если пойдут девушки. Что он сам был изумлен скоропостижностью Юриной смерти и понимает его сестру, готовую пойти на все, лишь бы хоть что-то узнать (тут он взглянул почему-то на Асю). Но – он еще раз повторяет: это не прогулка по альпийским лугам, это затея страшная и абсолютно бредовая. 
Ничего в доме Бунина они не выяснят, разумеется. Они даже не представляют себе, как это все выглядит. Найти там кого-нибудь – тоже самое, что отыскать в стоге сена даже не иголку, а нитку.  (А Маша в это время выдирала нитки из полосатой скатерти, вся пунцовая; рот словно затвердевшее глиняное сердце). А пусть даже и найдем: что с найденным делать? Ведь не пустится же он сам изливать наболевшую душу, а мы за ним записывать? Глупо  все это и верх легкомыслия. (Тут он посмотрел на Асю.  Дымные ее волосы будто поседели, таким темным казалось лицо, картонное, жесткое, никакое). Ничего не выйдет.
После этого Баюн выдвинул с грохотом стул, посмотрел на него и сказал: План такой: встреча завтра около пяти. Девушки переодетые. Ты, Каспий, захвати с собой деньги, рублей десять, веревку на всякий случай, ну, папирос возьми. Там покупать ничего нельзя: отрава.  Поешь дома, только не больно-то налегай, тяжел будешь. 
- Я чаю только выпью, – радостно, детским голосом сказал из угла гигантский Каспий.   
- Нож перочинный прихвати на всякий случай. У тебя хороший есть. Ну все. Завтра в полпятого у Бориса и Глеба. У церкви.
Когда они оба вышли, Ася и Машура молча постояли у полуоткрытой двери, послушали, как сыплется со стен утреннее уже эхо: полые шаги, размноженные лестницей голоса. Это Баюн и Каспий что-то обсуждали между собой там, глубоко внизу.
Выспаться надо было позарез, но ничего не получалось. Но вот  –  теневой свет мреет, затуманивается. Пора. Слово «позарез» – слово Баюна. Сегодня, в полпятого. Утро превратилось в сизый, ничего солнечного не обещавший день, и подушка непривычная, тонкая. Сигизмунд не знает, где я. Даниил Лукич ищет, а меня-то и нет. Но та квартира… Почему я уверена, что стоит нам узнать что-нибудь про этого Остожного и вообще про убийство Юры, мне немедленно станет легче? Если я узнаю, кто и почему разбросал лепестки гвоздик вокруг тела, кто изуродовал ему лицо тремя рваными ранами (как же долго Машура молчала об этом!), я распутаю и эту иную жизнь, жизнь Майи… 
Откуда она узнала, что я люблю хрусталь и старые книги? Почему ковер был с водяным орнаментом, похожий на неглубокий пруд? А журналы с галаховскими стихами – она нарочно собирает их, чтобы сделать мне больно… Она-то знает, чьи на самом деле это стихи.  Гранаты на шнурке…
И вот – я ее боюсь. Кто знает, на что она способна. На что способна я… Неужели она стала печатать свои собственные стихи, без меня? Как гадко. Жестокое, освобожденное от вымысла существо… Кто освободил ее? Я? Сигизмунд? Или этот глупый Асик Тиблер со своей воздушной любовью? Как можно любить выдуманное? Или он любит живое – меня? Ведь если уж он влюблен в мои стихи, то значит – в меня… 
Нет. На меня он смотрел всего лишь как на конфидентку – я поверенная его великой любви к великой Майе. «Лотосы ладоней»… Прийти бы как-нибудь в редакцию да и сказать ему: нету никакой индианки Майи и не было никогда. Это все я. Я, Ася. Как бы изменилось его мучнистое личико! «Нет-нет, я не верю вам. Вы лжете». Но ничего, я бы представила доказательства, черновики. Приятно  было бы его поизводить, огорошить, растоптать совсем… 
Боже, о чем я? Какие доказательства я смогу предоставить? Кто станет меня слушать? Этот Зигмунд нарочно придумал Майю, чтобы меня мучить. И меня он придумал нарочно. Интересно, мучается ли обитательница той скользящей комнаты от того, что я есть? 
А сегодня мы идем туда, в Бунинский дом. Страшно? Нет, почему-то. Это оттого, что Баюн согласился пойти с нами. Какой он все-таки… Он-то существует или нет? Когда-то я решила, что нет… 
И тут она заснула.