Майя

Оказавшись на улице, она вспомнила, что так и не посмотрела на умершего – вся служба прошла и окончилась, как сон, и главное действующее лицо этого сна так и осталось в тумане и во мгле воображения. Асе почему-то казалось, что у брови у Юрия Полякова должны были изгибаться полукружьями над очень темными, чуть  сощуренными, длинными глазами, и а пальцы виделись тонкими и хрупкими, как у ребенка. Она пошла прочь от здания университета, досадуя, что не поглядела на умершего и теперь ей придется гадать, как же он все-таки выглядел.  Оглядываясь в поисках извозчика, она внезапно спохватилась: темные изогнутые на концах глаза и восковые щеки, так ясно представшие ей, принадлежали кому-то другому, знакомому, а вовсе не Полякову. Но ведь это был он, бледный, очень серьезный, в парчовом аромате закрывшихся роз и тягостном огне свечей… И эти шафранные тени под глазами,  и пальцы… Нет, пальцы не те. Это не может быть Юрий Поляков. Он очень детский, а тот…
- Сигизмунд Ардалионович очень просил передать,  –  вдруг произнес рядом явно выделивший ее из толпы подхмыкивающий  голос. Всю ее с ног до головы словно продернуло влажным холодом, ноги окаменели. Полный, невысокий господин в раскрытом на груди пальто и мягкой шляпе стоял перед ней и протягивал что-то. По тротуару двигались тени прохожих.  Уличный звон и грохот составляли подвижную, крутящуюся рамку, в которой вся фигура говорившего выглядела как фотографический черно-белый портрет.
(Боже, у него пенсне. Тот самый. Я пропала).
- Да, да, Даниил Лукич Берви. Я вижу вы меня вспомнили, Асенька. Вы так быстро шли, я еле вас нагнал…  Уж я немолод, за барышнями гоняться мне не по годам… Да и вы что-то нынче бледны… Верно, утомились…
В руках он держал синее мамино Евангелие. Это было оно, спутать Ася не могла ни за что.
- Сигизмунд Ардалионович поручил вам отдать, так сказать, в собственные руки… Вы обронили это в автомобиле. Да берите же, берите скорее ваше достояние… Чего вы, право, словно меня боитесь…
- Спасибо. Я и не думала, что оно у вас. Спасибо.
- Ну, не стоит благодарности, мы, то есть Сигизмунд Ардалионович, знал, что оно вам дорого. Да, не смотрите так, это удивительный, ошеломляющий человек… Гений, прозорливец. Ну, вы же сами сочиняете, знаете, как оно, ведь вам не чуждо вдохновенье, так сказать… Но Сигизмунд Ардалионович, он видит вселенную насквозь.  Да, да, уж вы мне поверьте.
- Спасибо. Спасибо.  Я, к сожалению…
- Нет, нет, – спохватился он, –  погодите, Асенька, вы так бежали… Я до сих пор отдышаться не могу. Уж вы уважьте старика, не спешите так. Вот зайдем хоть сюда, выпьем по чашечке кофе, здесь на Тверской кондитерская очень недурная…
Прямо на Асю сверху уставились, выпучившись, позолоченные, будто печеные буквы вывески. Рядом гремел трамвай. «Хочет устроить выволочку, будет стыдить. Как они меня разглядели? Нет, ни за что не пойду».
- Я, к сожалению, спешу… Поклон от меня Сигизмунду Ардалионовичу, благодарность…
Он вкрадчиво взял Асю под локоть.
- Мы не хотели нарушать ваш домашний покой и покой вашего папеньки… Я, то есть, как посланник Сигизмунда Ардалионовича не дерзал… А тут эта жестокая трагедия с Юрой… Я узнал, что вы поете в церковном хоре… И замечательно поете. Прямо как Александр Александрович изобразил в стихах: «Девушка пела в церковном хоре»…  Так вот, узнал я, что на отпевании вы осчастливите жаждущих, так сказать, своим небесным голосом… Еще бы, такой талант деликатный… Только вот неувязочка вышла…
Тут Ася будто снова услышала развязные, дерзкие речи за спиной. «Они были как предупреждение, знак, что выйдет гнусность. И точно – он мне прямо сейчас говорит, что я обманщица. Боже мой, Боже, что мне сказать, как подостойнее выйти из положения?»
- Я не думала, что вы станете меня искать, Даниил Лукич… Я не помнила, что позабыла Евангелие в автомобиле…. Это все вышло не нарочно, ну, как вам объяснить…
- Сигизмунд Ардалионович велел передать, чтобы вы пришли к нему. Вот его визитная карточка. Здесь адрес. Он ждет вас в среду, в пять. Извольте прийти вовремя.
Молчание.
- Да пойдемте же, Асенька, здесь прохожие… Право, заглянем в кондитерскую… Мне, старику, до зарезу хочется кофе. Ведь с утра в бегах, из-за Юрочки, так сказать.
Неизвестно как Ася оказалась в кондитерской, за круглым столиком. Исступленно пахло корицей и теплым тестом, и запахи эти в Асиной голове мешались с восковым оплывом свечей и ладанным дурманом.  «Здесь два Даниила Лукича. Один, который разговаривает: «Асенька, так сказать, до зарезу…» Второй – тот, что велел прийти к Галахову в среду. С кем я буду говорить сейчас?»
- Я хочу вам все объяснить… Произошло недоразумение. Нет, я ничего не буду пить, нет.
- В церкви стоял я со старым моим знакомцем, папенькой Александры Сергеевны. А уж после отпевания я к дочке его с комплиментом подошел. Между прочим, спрашиваю: «Не изволите ли знать, чье же все-таки Евангелие?» Тут-то она и  указала мне на вас.
- Вы сказали ей..? Она знает, что я назвалась ее именем? Даниил Лукич, я клянусь, что я не со зла, со мной такого никогда не происходило, клянусь… Мне очень неловко…             
- Ах, Асенька, перестаньте, ей Богу. Вы такая милая девица, возвышенная, умница, и вдруг пускаетесь в объяснения, оправдываетесь… Вам как-то даже не к лицу. Ваш покорный слуга быстро все понял, ведь с кем не бывает... Я сказал Александре Сергеевне, что некая знакомая ей барышня позабыла у меня в автомобиле, когда из Ясной возвращались, старинное Евангелие. Спросил, не знает ли она, кому сия вещь принадлежит, и она, добрая душа, сразу  вспомнила и помогла мне в толпе вас отыскать. Вот и все. И говорить ничего не надо было. А поет она и вправду великолепно… А вас и не узнал я поначалу под этой вашей гишпанской шалью…
- Я видела Сигизмунда Ардалионовича.  Он стоял у самого гроба. Но я не могла, вы понимаете…
- Асенька, погодите…. Я все понимаю, все, –  Даниил Лукич осторожно взял Асину руку, слегка погладил, отпустил. В этом жесте не было ничего предосудительного, одно лишь нежное утешение, печаль. – Да выпейте вы кофе, в самом деле, ведь вот какая упрямица…
Этой ласки, этого утешения выдержать уже было нельзя. Даниил Лукич и в мыслях не имел ее корить глупым и бессмысленным самозванством. Он понимал то, что Ася сама понять не могла. Милый. Добрый.
- Вы не мучайтесь так, – почти прошептал он, увидев слезы в Асиных глазах. – Разве можно так волноваться по пустякам. Кофе дивный. Выпейте. Право, вам станет полегче. А к Сигизмунду Ардалионовичу все-таки приходите. Он нечасто сам зовет молодых, видите ли… И он так горюет о Юре… С вашим покорным слугой можно не церемониться, это уж так, я человек скромный, а он-то! Законодатель литературных мод, единственный в современной русской поэзии… И божество, и вдохновенье… Я так мыслю, Асенька, вам стоит попросить у него прощения, что вы так нас разыграли. Не огорчайте его отказом, очень вам рекомендую.