Майя

Как Ася решила устроить самовольное расследование в простой московской квартире, и как вместо того оказалась в гроте Венеры

Стоя перед онемелым зеркалом Ася вглядывалась в отекшее, бледное лицо, в коричневатые полукружия, делавшие глаза старше и больнее. Волосы прикрывал белый в горошину платок, длинная, до пят шерстяная юбка топорщилась жалким деревенским колоколом. На плечи – ветхую шаль, под мышку –  связку дешевых Евангелий в бумажных обложках, на рассвете купленных у Бориса и Глеба, на Арбате. Бессонница. Ах, этот свечной мякиш, тревожно догорающий у стен, съесть бы его вместо хлеба, запить бы водой из заревых луж, уйти бы внутрь сотового, крупноячеистого воздуха Царских Врат… Не откроются, не выйдет, не провозгласит: «Христос воскресе!» И не рассыплется дугой пасхальная вода… 
Ах, Сигизмунд, не думай, что все-то ты можешь схоронить… Ничего у тебя не выйдет, клянусь. Клянусь шалями Майи, на которую я сейчас похожа –  наоборот. Те же покровы, только в сто раз беднее, суше, горше. Где им равняться с ее лазоревыми вуалями… Староконюшенный 7 квартира 5.  И побольше пудры на щеки.

Дом был небольшим, светло-охряным и стоял он как-то боком, словно не желал глядеть прямо в лицо прохожим. Чуть смеркалось. Вокруг двигались и дрожали перед дождем могучие, будто сельские тополя с золотисто-серыми буграми стволов, с крапчатыми, все еще отдававшими смолой листьями. В дальнем дворе деловито переговаривались собаки.
Опрятно и не темно было в подъезде, но Ася, рассудив, что негоже ей являться с парадного, обошла дом и медленно, степенно начала подниматься по черной лестнице. Как она войдет, что скажет? Плана у нее не было почти никакого. Сердце так ухало и валилось на выщербленные дряхлостью ступеньки, что думать о таких мелочах не не было возможности. В смятении Ася сознавала, что эти самые мелочи как раз и могут погубить все дело, но даже и уговаривать себя не пыталась. Она знала одно: нужно непременно войти в квартиру, увидеть, кто там прячется, кто эти подозрительные жильцы, пишущие замызганные открытки клубящемуся тайнами Сигизмунду. 

В кармане брякала и переливалась медным звоном связка ключей, украденная из ящика стола в особняке Галахова. Галаховские ключи – она это уже проверяла – обладали удивительным свойством: один и тот же мог отпереть сразу  несколько дверей. А сейчас в горсти их было много, разношерстых, разномастных, и Ася надеялась, что какой-нибудь из них в случае чего подойдет. А, может, ключи и не понадобятся. Она позвонит, проникнет в дом под видом богомольной торговки, познакомится с обитателями, а на следующий день подкараулит, когда все выйдут из квартиры, и… А если нет… А если да… 
Намеренья были, нечего сказать, непродуманные и беспорядочные, потому что и ключи Галахова, вернее всего, могли и не подойти, да и в квартире было две двери – черная и парадная, так что караулить сразу у обеих никак бы не получилось. Да и вообще дичь все это была страшная.
Но Ася не думала об этом. Ей приходилось идти, потому что ничего другого ей не оставалось, а на придумыванье планов просто не было времени: завтра во «Вратах» печатали новый цикл Галахова, писанный Асей: «Медея на чужбине». Гнев так переполнял сердце, что делалось душно, смрадно и больно до одури. Ее все время тянуло упасть в обморок, но было некогда. Она потуже завернулась в купленную на Сухаревке сквозную от времени шаль и одолела наконец последний пролет. Постояла, задержав дыхание, чтобы сердце не ударяло в голову и не разбрызгивало темно-зеленых и лиловых пятен. Позвонила. 
Дверь была крепко обита дерюгой. По краю обивки толпились раскосые шляпки черных гвоздей. 
Позвонила еще. Потом еще.
Пора было доставать ключи. Что будет, если хозяева все же отыщутся, придут и застанут у себя в квартире серо-белую девушку в платке, с горстью ключей-отмычек и дюжиной Евангелий, Ася представить не могла. Как во сне, она знала, что ухватить наконец хоть край юриной смерти и галаховского бесчестия она может только сейчас. Другой минуты не будет. Удивление, ужас и отказ от себя самой будут потом. Сейчас – ключи. 
Замок был старый и неприятно пощелкивал, наполовину заглатывая очередной ключ. Четвертый. Шестой. Ася крутанула круглую дырчатую голову, ободрала палец, чуть не застонала, еле выдрала ключ из тисков, пососала набухшую царапину, нашарила следующий. Какая-то вата облегла голову, стало казаться, что дело это вполне мирное, обычное, будто стояла она перед дверью своего дома, и все, что таилось за стеной, принадлежало ей. Она даже привычно ругнула дверь идиоткой, цепко выудила из связки седьмой, легко ввернула его в замок. Когда раздалось ответное щелканье, словно разгрызли орех, Ася по-хозяйски передернула плечами и сказала невнятное «уф».
Только оказавшись на непристойно обнажившемся пороге и глядя в убегающую, вспугнутую даль навеки чуждого жилья, Ася вдруг поняла, что она сделала.
Она в страхе посмотрела на предательски сработавший ключ. Он был вымазан буро-красным.
«Раскольников и старуха. Ключ этот – топор. Меня застанут. Боже, что я тут делаю. И палец кровит». 
Кухня этого повисшего над неизвестной пропастью дома была вовсе не такая, как за дверью представлялось Асе. Тараканы не шмыгали во все стороны, заслышав нежданного посетителя, не висели по стенам ржавые сковородки и черные в разводах сажи тряпки. Все эти безобразия вылезли из слов «квартера» и «пириехали». Слова-то такие, если верить Асику Тиблеру, были, но кухни зловонной что-то не замечалось.
Черная дверь сразу открывалась в эту самую кухню, и довольно было мельком осмотреться, чтобы заметить надраенный до елочного, шарового блеска самовар, в боку которого, накренившись и разъехавшись в разные стороны, лежали всевозможные отражения. Там яснели тени аккуратных кастрюль с бликами, шкафчика с чайными чашками, вычищенного дубового стола и стеклянной миски с  ликующими по-осеннему яблоками. Плита спала, над нею, на полке, стоял портрет в картонной рамочке – какая-то стертая паром и чадом баба в рогатом платке.
«Это, наверное, и есть та, что писала. Кухарка. Кухарки пишут Галахову». Следом за кухней из тумана выступал длинный коридор в полосатых половиках. Здесь пахло уже не самоваром и влагой, а чем-то странным: то ли сухими духами, то ли живыми цветами в вазах. Запах был чуден и ускользающ: нет, все же пахло легким спиртом, микстурой, что ли.
Осторожно ступая по паркету, будто каждая паркетина плавала над отдельной пустотой, она дошла до конца коридора, повернула. Непонятно, что же, собственно, нужно было искать. Она пососала палец, поправила под мышкой сбившийся пакет.
Там, за углом открывалась белая ниша комнаты, построенной затейливо и безумно: потолок срывался вниз, скошенный, бежал к полукруглому окну, стены тоже двигались туда же… И хотелось эту комнату схватить и держать, чтобы она ненароком не выкинулась в окошко.