Майя

В бархатном темно-лазоревом платье с золотыми застежками медленно спускается она по мраморной лестнице ресторана. За ее легкими плечами – далекая, неведомая квартира с раскиданными по полу и креслам шалями, низким бюро, уставленном яшмой и горным хрусталем, книгами в дорогих переплетах… Как плавна, самоуверенна и достойна ее хрупкая жизнь! Как полон собой ее малейший жест, и потому закончен и свеж, как облако! И черные косы, и полукольца угольных волос на висках, и каре-лиловый отсвет в глазах… Она говорит «нет», она может отказать любому, произнести все, что дремлет в музыкальной шкатулке ее рта… Ах, Майя, ты никому ничего не должна, и ты сама это сознаешь, ты – не другие, и вот, ты можешь плести вокруг меня свои сады и не думать о вине, о страхе и предательстве. Тебе они незнакомы. Тебе на них наплевать. Тебе никого не жалко, даже меня. Вот именно меня-то тебе и не жаль. 
Хорошо же, спускайся по ступеням, упоенная своей отдельностью, непричастностью ко мне, иди, тебя ждет известный писатель Иван Бунин, он барин, он ждет уже полчаса, посматривает на часы, потягивает шустовский коньяк, рисует в воображении бархатное платье с золотыми застежками, ресницы и каблучки. Иди, ты удивишь его, пленишь, наскажешь ему небылиц и пропадешь в метели, в ресторанной толпе, под сводами монастыря, в борделе, под белым двукрылым платом сестры милосердия, в шелесте журнальных страниц. Каждое изроненное тобой слово он будет носить на цепочке для брелоков, мечтать над ним и выдумывать замысловатые пряничные любови, а ты… А тебе…  Асю посадили у раскрытого окна, за которым в желтоватом ореоле сырого августа звенели трамваи. Обед подошел к концу, и теперь Арсений и немного испуганная Аля советовались, кому сподручнее проводить домой томную, все еще белую, как скатерть виновницу переполоха. 
Ася встала и подошла к ним. 
- Мне будет приятно, если это сделаете вы, Арсений. Мы с вами сто лет не беседовали. Простите мне всю эту суматоху. Право, не знаю, что это на меня нашло. 
- Я с радостью… Обопритесь на мою руку. Я с удовольствием.
Аля всегда была сообразительна и по-светски ловка. Она нежно закивала головкой, встряхивая завитками на висках. 
- Ну конечно же, это самый лучший выход. Я, кстати, обещала сегодня быть у Олениной д-Альгейм. Мы поем дивные, совершенно небесные романсы Глиэра. Вы знаете? Это чудно! И в Благородном Собрании будет концерт… Асенька, выздоравливай, моя милая. Мы обязательно… Я непременно… Асик, прощайте. Обещайте прийти на мой…        
Асе очень хотелось никогда больше с ней не встречаться и она знала, что так теперь и будет. То же самое думала и Аля, и поэтому особенно кокетливо и ловко развернулась на каблучках и пошла по залу вся сияя и шурша, как видение лучшей жизни. Это был уход из цикла «я звал тебя, но ты не оглянулась», но никто из оставшихся – ни Ася, ни озабоченный Арсений – и не думал восхищаться ею: они были заняты другим. 
- Осторожно, тротуар не всегда ровен…
- Да уж, наверное, по водам ходить куда легче.
- Асенька, вы очень ко мне немилосердны. Впрочем, оставим это. Вам легче?
- Да. Но не идите так быстро. И я не собиралась вас обижать. Ведь Сигизмунд Ардалионович и впрямь фигура необычная. И как смешно, что вы – Асик… Удвоение нашего общего имени какое-то…
- Ах, да. Да, Асенька. Но что мы! Вот Сигизмунд Ардалионович!Он велик, необъятен… Кому, как не мне знать об этом, Боже мой! Ведь через мои руки проходит вся его почта, ему пишут такие высокопоставленные лица, и писатели с мировым именем… Недавно было доставлено письмо из заграницы, от самого Метерлинка. А французские поэты! Верхарн… Впрочем, он уже умер… Бросился под поезд…
- Так значит, он получает необыкновенные письма? 
- О, конечно… Здесь ямка, осторожно, обопритесь сильнее, вот так. Ах, Асенька… Если бы вы только знали, что это за знаменитости! Впрочем, недавно пришло одно письмо довольно странное… Я даже не знал, к какому разряду его отнести. 
- И что же это было за послание? Вы меня заинтриговали. 
- Не взять ли извозчика? Вам нездорово идти пешком.
- Нет, мне здорово. И никаких извозчиков я не желаю. Я хочу пройтись. Дойдем до Пречистенского бульвара. Но вы ведь говорили о письме…
- Ах, это совсем не интересно. Я не думаю, что имею право рассказывать о таких э-э-э вещах. Как секретарь…
- Но мы же не о министре с вами говорим! Вряд ли у Сигизмунда Ардалионовича есть какие-то страшные тайны, Арсений…
- Нет-нет. Все же это некрасиво.
- Боже мой, Ася, посмотрите, какая толпа собралась! Что случилось?
- Вафли, вафли свежие! Налетай!
- А ну, чего на мостовую полез! Куды прешь! Ишь, тоже, пришел с боку, а берет в строку! Сам-то ты вафля! 
- А ты не ори, хвостатая твоя морда!
- Хвостатые только черти бывают! А у меня морда – чистая, не тебе чета… Деревня!
- Да что ж ты меня давишь-то своей кобылой! Эй, люди добрые, гляньте, кобылами человека насмерть задавляют!
- Что тут еще?! 
- И кобыла моя исправная, нечего тут, хушь она с хвостом, а тоже, значить, шущество, не черт какой…
- Эй, дядя, говори да не заговаривайся! Поворачивай оглобли! Ездят тут всякие, покупателя смущают…
- Ой, батюшки, городовой!
- Разойдись! Чего встали, черти! Проезжай, тут тебе не стойло! Куда!
- Моя кобыла – вроде, значит, ангельского шущества… У нее нрав…