Майя

О том, как старая дружба может поднести сюрпризы, а новая – открыть невидимые миру лазейки

Бунин написал в ответ еще одно письмо, на этот раз поместив его в журнале «Золотое Руно». Но ждал он напрасно. Майя молчала. Ася вполне понимала ее – она уже сказала все, что могла и теперь на время замкнула уста. В редакциях журналов, в «Обществе свободной эстетики», в «Литературно-художественном кружке» Майю Неми восхищенно жалели, дамы ахали, обменивались сплетнями и огорчались за Бунина, «певца осени», которому своенравная, трагическая и хрупкая Майя отказала в дальнейшей переписке. 
Ближе к осени Арсений Яковлевич, счастливчик, получивший от «незримой»  –  как ее прозвали в редакции «Агоний» – еще одно сверкающее письмо со стихами, у всех на виду продел в петлицу крошечную золотую стрелу. Мария Смелицкая стала носить такую же среди бутонов и кружев на шляпе; и вскоре Ася, нигде никаких стрел, кроме сердца, не носившая, смогла лицезреть актрис, певиц и художниц, украшенных этим злосчастным символом. Впрочем, московские поэтессы ничего такого не пришпиливать к шляпам и не думали. Август завершался дождями. 
Юра умер окончательно и бесповоротно, но гибель его до сих пор была мучением. Иногда Асе думалось, что даже Машура, ездившая в  к нему на Ваганьково, оставлявшая на могиле круглые камешки, серевшие, словно грязные слезы, уже успокоилась, войдя в бытовой, житейский круг юриного посмертия: разговоры о нем, стихи, эти камни и райская чистота в прохладной пустой комнате… 
- И, представляешь, он читает: «Какой-то там… ключ благословенной лени! Я преклонил косматые колени…» Представляешь, косматые! Разве не чудно? А Риточка Василевская, ну, рыжая эта барышня, с челкой, вдруг как вскрикнет: «Ах, покажите, покажите!» Поэт наш – что, мол, такое? А она: «Колени покажите, я еще никогда не видела волосатых мужчин…» Что тут было… Ах, Аська, ведь стишок-то у него был про фавна в горах! Это у фавна – колени… Разве не обворожительно?.. Но ты какая-то грустная, Аська! Ты вообще меня слышишь или нет?
Солнечно и пестро все было в «Праге». Аля Муромцева, золотистая и румяная, словно хорошо пропеченная булочка, сидела напротив за столиком и хихикала. Она неделю назад вернулась из Италии, и с трудом можно было пробиться сквозь ее рассказы о Риме, о Венеции, всяческих роскошных древностях и дивностях к чему-то привычному и близкому. Впрочем, едва только Аля принялась оживленно вспоминать какой-то недавний «вечер искусств» в Москве, ее собеседница ощутила к сердцу подбирающуюся тоску и замолчала напрочь.
Какие-то манерные статуи в красных нишах, ослепительные бра на стенах… Гудящая раковина залы… Ухо мира… 
- Аська, ты мне сегодня совсем не нравишься. Столько не виделись, и вот… Ты почему такая худая? И взгляд как у Джоконды… плавает… Ну-ка, признавайся, ты влюбилась? А переводы как? Печатает их господин Берви? 
- Да.
- Что такое «да»? Влюбилась или нет? 
- Нет. Аля, я тебя прошу. 
- Точно. Я так и знала. А, знаешь, в Риме на Аппиевой дороге мы как-то повстречали совершенно немыслимого молодого человека. С глазами в пол-лица… Он был похож на птицу Феникс. Он так смотрел на меня, это было почти неприлично, но папа…
- И ты была в белой кружевной шляпе…
- Да. Откуда ты знаешь? В белой. Аська, ты очень чудная. Ты будто спишь. 
- Нет, я все слышу…
- А как все же поживает наш милейший Даниил Лукич? Он тебе поставляет заказы на переводы? Так ты вскоре прославишься и станешь уникальной переводчицей… Испанский – это же такая редкость,  правда? 
- Он… помогает мне. Да, помогает.
- Отвечаешь загадочно. Ну, ладно. Так, значит, и с Галаховым у тебя все, как говорят, в ажуре? Нет, мне правда интересно.
- Я с ним мало встречаюсь. Но все хорошо.
- Да? Это оригинально. Ведь все знают, что Даниил Лукич – правая рука Галахова. Если уж Даниил Лукич к тебе благоволит, то не иначе, как с позволения Галахова. Самого Галахова! Аська, ты представляешь, какой чести удостоилась?
- Представляю.
- Очень уж ты «непочтительно свою природу выражаешь», как в таких случаях говорит наш Ерофей.  Я и впрямь рада за тебя, а ты… Куксишься, бровки хмуришь.
- Мне, наверное, следует взобраться на стол и изобразить аргентинское танго… в одиночку?
- Ах ты, злюка… Аська, ты невыносима стала. Ты ужасно переменилась. Я ведь, честное слово, желаю тебе добра. 
- Аля, давай о чем-нибудь другом поговорим, ладно? 
- Нет, подожди. Я тебе сказала, что рада за тебя и, раз уж так, хочу объясниться…
- Объясниться? Аля, ты, наверное, от солнца итальянского не береглась. Видишь, даже белая шляпа тебе не помогла…
- Глупости. Я рада… что с тобой ничего такого  не случилось. 
- А какое «такое» должно было случиться?
- Подожди. Это все было еще до всякой моей Италии. А она перестроила мою душу. Там, «под благословенным небом», как говорят поэты, я причастилась вдохновения. Святого вдохновения. И веры. Когда мы посетили Ватикан, римскому папе доложили, что приехали «знаменитые гости из России». Он появился перед нами, представь, в белом…
- Я ничего не понимаю. Ты сказала, что произошло что-то «до Италии», а теперь рассказываешь про папу римского. Ты скажи, что было?
- Аська что ты все перебиваешь! И какая ты резкая стала! Ах, про «до Италии»… Я же тебе говорю, что после моей поездки я стала чище душой. Каким-то все оделось райским светом. Вот поэтому я и хочу тебе признаться в одной интрижке… Против тебя.
- Как? 
- Да очень просто. Я теперь и впрямь другая, и поэтому рассказываю. Помнишь, тот день, когда отпевали этого, как его… Полякова?
- Юру.
- Ну да, конечно же, Юру. Юрочку Полякова. Я еще потом сказала тебе, что в церкви ко мне подошел Даниил Лукич и спросил про твое потерянное Евангелие – чье оно? А я указала ему на тебя.
- Да, я помню.
- Ну так все было иначе.
- Иначе? Что это значит?
-Да не волнуйся ты так. Совсем не из-за чего сейчас… Ну, он и впрямь подошел тогда ко мне, но спросил не про Евангелие твое, а про историю с фамилией…
- Какой… фамилией?
- Разве ты не помнишь? Ну, ты в авто наврала ему с Галаховым, что ты   –  это я.