Майя

Из которой явствует, что хотя главное действие разыгрывается на сцене жизни, кое-что важное прячется и за кулисами

20 марта 1911 г. Москва

«Милая, дорогая Натушка, прости, что я, такая скверная, не писала тебе столько времени. Это с моей стороны непростительно, но… Ты же меня знаешь, какая я. Я думаю, ты хандришь немилосердно, все время посылаешь Федора на почту, а от твоей негодной племянницы все нет и нет известий. Ну прости, и давай помиримся.
Я часто вспоминаю нашу Тигоду, спуск к купальне, плеск речной, холмы, дом. Милый, милый дом! А наши поездки в Ручьи, к дяде! Ты не тревожься, я все помню, хотя я, конечно же, совершенная дикарка и все делаю и говорю невпопад: вот и пишу тебе какой-то вздор, что в голову взбредет, так что не обессудь.
У меня здесь сплошные перемены. Ты знаешь, я переехала. Хозяева чудные, впрочем, я их почти никогда и не вижу, и это даже и лучше. Квартира очаровательная с видом на Храм Христа Спасителя, на Москву – прелесть! Денег мне хватает, и еще остается: здесь квартиры очень дешевы, даже удивительно.
На курсах все прекрасно. Тон души у меня самый счастливый, деятельный. Я много читаю, выписывать стала толстые журналы, один из них -  «Агонии» просто восторг, там печатают серьезную литературу, хотя можно встретить и начинающих авторов, но талантливых.
Недавно напечатали стихи одной изумительной девушки – ты себе и представить не можешь, что это за история! Москва сходит с ума. Ее нашел Валерий Брюсов, и она самая настоящая поэтесса и индианка, представляешь себе! Имя у нее довольно экзотическое: Майя Неми. Свои стихи она впервые послала Брюсову в золотом конверте, с круглой сургучной печатью – говорят, что на ней была  изображена стрела. Знаменитый Сигизмунд Галахов даже обиделся на Брюсова – мол, почему не ему первому такой улов! Представляешь, Бальмонт написал вступительное слово к стихам, что-то вроде «Созвездие Майи». Брюсов печатает ее во вновь образовавшихся «Весах», потому что старые развалились.
А самое глупое знаешь что? Что никто, абсолютно никто ее не может увидеть. Это очень романтическая история. Она танцовщица, выступала раньше в Англии, в Америке, училась. Ее отец – какой-то индийский философ, его преследуют власти, он вынужден скрываться где-то в северных странах. Он патриот своей земли. Он учит, что все религии на земле должны объединиться, и, по-моему, это очень современный взгляд. Но к танцам он относится из рук вон плохо. И к стихам женским – тоже.  Мать Майи Неми – русская княжна, она своими силами дала девочке русское образование, много ей читала и пристрастила к книгам. Несколько лет назад привезла ее в Россию, но не вынесла разлуки с мужем и уехала к нему, оставив дочку здесь.
Так что бедная Майя – сирота, хотя, конечно, формально у нее есть семья. Она живет у бабушки с материнской стороны, какой-то княгини или графини, узнать нельзя. И еще одно несчастье ее постигло: не так давно молодая поэтесса поранила ногу, и теперь больше не может танцевать! Это повергло ее в отчаянье, и подвигло написать Брюсову письмо: дескать, раньше она молчала о своем поэтическом даре, но теперь, когда у нее больше ничего не осталось… И приложила стихи, говорят, очаровательные. Брюсов немедленно пригласил ее к себе, но она прислала очень изысканный отказ, написала, что никуда не выходит – из-за раны. Раненая танцовщица! И какой поэт! Брюсов и прочие были потрясены.
Видишь, с каким пылом я тебе передаю последние литературные новости! Разве эта история не прелесть? Сколько приключений, жизни, необычного! Я даже немного завидую. Потом она послала письмо Галахову, очень изысканное.
Галахов тоже решил что-то такое написать о ней. Он будет печатать ее стихи в «Агониях» (это галаховский журнал так называется). Золотые конверты со стрелами она шлет в редакции журналов, теперь уж за них идет самый настоящий бой. Все ей пишут на непонятный адрес (вымышленный, конечно же), а московский известный богач  Борис Шамбинаго, по прозвищу «Черный лебедь» послал ей огромную корзину ландышей – представляешь, в феврале!                     
Это, конечно, все отчасти, слухи, но многое достоверно. Я дружу с дочерью профессора московской Консерватории Муромцева – Александрой (помнишь, я тебе писала?), а она очень светская и всегда знает новости литературных кругов. Я перевожу с испанского стихи. Это немного скучно, но не очень. Потихоньку осваиваюсь в новом для меня мире. Посещаю разные вечера и заседания в Литературно-художественном кружке, заседания в редакции «Агоний» у Галахова – там, оказывается, все очень дружелюбны и лекции читаются просто завораживающие. Хожу с Алей в издательство «Мусагет»  –  слушать Андрея Белого, на музыкальные вечера… И, знаешь, сама себе изумляюсь: раньше это все казалось мне чем-то беспокойным, ненужным, а теперь все не так. Нельзя жить в Москве и быть в стороне от этой бьющей ключом жизни… (Ну, вот, написала тавтологию: два раза «жизнь»)…

5 апреля 1911 г. Доброе

Асенька моя –Настенька, здравствуй!
Никак не могла ответить тебе, душенька моя, много было всяческих тревожностей: твой дядя Иван очень был болен, заболел в конце марта сильнейшей простудой – у себя в типографии три дня делал срочный заказ и не ездил домой ночевать. Там и просквозило его – спал кое-как, на скамьях сдвинутых, укрывался, конечно же, чуть ли не конской попоной – ты же его знаешь! Сейчас, слава Богу, идет на поправку, а то думали – чуть не крупозное воспаление легких, доктор Боровицкий все колебался: не ошибиться бы в диагнозе, но обошлось.
Милая, письмо твое, ты уж не обессудь, деточка моя, какое-то, как старая горничная говорит, «заполошное»: все ты по дорожке скачешь, вытянувши ножки: и в Литературном обществе, и в музыкальных кругах, и в «Агониях» каких-то (Господи, вот названия стали придумывать, даже страшно!)… И – самое для меня невеселое, деточка: про себя едва отписала, а про новую поэтессу – чуть не на все письмо размахнулась! Твой такой живой интерес к литературным новостям меня радует, но, душечка моя, ты все-таки так уж не увлекайся всей этой мишурой. Сегодня одна поэтесса, завтра, глядишь: другая выскочила, и кто их разберет, какая из них настоящая…
А что курсы твои?… И, деточка, скажи мне: почему ушла от Авдотьи Михайловны? С видом на храм жить – ничего плохого в этом нет, но ты не пишешь, сколько стоит тебе новая квартира, и как ты ее нашла…

9 апреля 1911 г. Доброе

Настенька, душа моя!