Майя

- Драть его, шалопая, следует. Куда же, папаша, вы смотрите – ведь он у вас шесть целковых из кармана свистнул вчера, а вы и руки расставили: дескать, держи вора кто может…
- Да не бомбой же в него кидаться, дусенька…
- Нет, уж про бомбы – это пусть там всякие студенты швыряют… А вы – жезлом, как заповедано… Секи, дескать, дитя до седых волос…
- Это что ж, мне Петьку до самой смерти колотить прикажешь, пока не поседею? Или это до его волос? Куды мне, я столько не проживу, дуся ты моя…
- Эй, извозчик, в Каретный ряд!
- Стой, стой, сверточек они уронили! Барышня, прошу!
- Выносят на подносе среди закусок голую девицу… Натурально, обложена икрой и деликатесами разными… Русалка… Среди гарниров… И сразу все – шварк! Кто сотню, кто больше…
- С наступающим вас, так сказать…
- А, она, стерва, представь, только лежит и глазами вращает…     
- Мы просто адски целовались с ней, с Манькой, а она, представь, после этого: дескать, «папа-мама» и фью-ю! Ищи-свищи…
- Да… История
 А потом сразу пришло первое января тысяча девятьсот одиннадцатого года.
Белым и сквозным, как деревенское старинное кружево, снегом устлало московские улицы. В оттаявших кое-где окнах молчаливо трубили ангелы в бумажные трубы, серело, алело, синело все, и наконец начало потухать – ближе к вечеру, к праздничному, праздному вечеру совершенно нового дня. Жестяным звуком визжали по оголившемуся булыжнику полозья, у многих шубы были на груди распахнуты, лица красны. Кричали лоточники. У Филиппова дымил еще горячим хлебом выставленный наружу железный лоток.
Ася не стала прощаться с подругой – было ясно, что сегодня еще некуда ей будет пойти. Озабоченная ее судьбой, Маша говорила с кем-то по телефону, что-то наказывала разузнать. Но вещи Асины были потихоньку уже сложены в ручной  саквояж, с которым она пришла от Авдотьи Михайловны две с половиной недели назад. Машура так была расстроена всеми готовящимися перемещениями, что будто позабыла, куда и к кому собралась Ася, и ничего больше ей не сказала.
Особняк был бел, и бел и неузнаваем был переулок, поражавший какой-то особой тихостью. За железной в листьях решеткой угадывались застывшие черты дивного дома. В задумчивости Ася прошла было к мраморному парадному, но вовремя опомнилась и повернула к задней двери, под зеленым козырьком.
Тишина. Но тут никогда ранее не скрипевшая дверь чуть скрипнула, и вышел из дома в мягкой шляпе, в шотландском шарфе, в косенько сидящем пенсне  Даниил Лукич Берви.
Что-то удивительное ощущалось в этой их встрече, хотя, по сути, удивляться было нечему – почему б ему было и не зайти в праздничный день  к своему другу и покровителю, но… За все свои встречи с Галаховым Ася ни разу не заставала у него других – ни гостей, ни поклонников, ни молодых поэтов. Более же всего приводило ее в недоумение, что и прислуги она почти не видала: люди как будто прятались от взглядов и, шурша, исчезали так быстро и незаметно, что хотелось поймать их за полу и рассмотреть как следует, просто из любопытства. Даниил же Лукич, как всегда, смотрелся прозаично и весомо, и даже белизна стен и снега не делала его тише.
- Асенька… Какая, однако, очаровательная встреча! Впрочем, не неожиданная, отнюдь нет… Знал, что увижу, знал и, признаюсь, был рад этому…
- Здравствуйте, Даниил Лукич, - от неожиданности Ася словно растеряла все будничные слова и не могла придумать, что еще сказать.
- Вы к Сигизмунду Ардалионовичу? – без надобности осведомился он, поправляя пенсне ровнее. – Чудно, чудно… Вас можно поздравить, - последние слова он произнес вдруг шепотом, чуть ли не беззвучно.
- Что? – Ася вздрогнула от этого перехода, наклонилась ближе к говорившему. – Что вы сказали?
- Вас,  –  повторил он еле слышно и со значением, наклонил голову, и, хмыкнув по обыкновению, галантно двинулся вправо, повел нежно плечами и скрылся за углом.
Ася стояла перед дверью.
- Сегодня особый день, – провизжал откуда-то сбоку громкий голос Даниила Лукича, – У Сигизмунда Ардалионовича именины. Первое января. Знаменательный день…
Ужасаться, как выяснилось, было нечему: господин Берви и не думал никуда уходить, он устроил розыгрыш и просто стоял за углом, желая, как видно, рассмешить Асю криком, но игра эта показалась ей какой-то чудовищной пародией непонятно на что.
- Спасибо… Спасибо за предупреждение…  –  еле выговорила она. И вошла. А Даниил Лукич, на этот раз не прячась, двинулся к воротам. 
Дверь в кабинет была отворена настежь, и прямо на Асю с письменного стола смотрел невидящими глазами грузный белоснежный бык на бронзовой подставке. Через миг стало понятно, что это всего лишь небольшая мраморная скульптура – подарок Даниила Лукича, как пояснил, раздавшись за спиною у Аси, внятный голос Галахова. Ася увидела его еще до того, как он вошел в кабинет – увидела боковым зрением, и сердце у нее взметнулось резко и упало. Сигизмунд Ардалионович был в несколько старомодном черном сюртуке, в белоснежной рубашке  и шелковом перламутровом галстуке – узком, как лезвие. Кольца бороды у губ темнели, словно крошечные полумесяцы. В желтоватых пальцах дымила папироса, вложенная в серебряный с вязью мундштук. Весь его душой уловленный облик невыразимо изменился – это был домашний, кабинетный Сигизмунд Ардалионович и в то же время живое «божество и вдохновенье», как сказал Берви когда-то.
Голосом неспешным и мягким он попросил Асю войти в кабинет, усесться поудобнее, закурить, если хочет. Ноты бестревожности плавали в этом новом его голосе, словно льдинки в бокале красного вина.
Гостью ожидали –  столик на резиновых бесшумных колесах был накрыт на двоих: в середине стоял квадратный пирог, благоухающий медом, обливалась острым ароматом клубника в хрустальной вазе, черный виноград «изабелла» пах, как разлитый нектар. И горлышком блестела, оплетенная соломой, бутылка кьянти. Ася читала о нем и всегда мечтала попробовать. Невозможного шампанского не было и в помине – очень уж не вязалось оно с Галаховым, как и все общепринятое.
Она села в низкое кресло, не отводя глаз от сандаловых рук – Галахов налил ей и себе вина, подал бокал, сел напротив и зажег новую папиросу. Оба молчали. Все эти плавные движения могли бы показаться приемами банального обольстителя, если бы не некая уверенная в себе ритуальная  важность жестов, взгляда и лица.
- У вас именины сегодня,  –  наконец сказала Ася, собравшись с силами. – Я поздравляю вас. Я, к сожалению, об этом не знала, а то бы…
- Вы сами – мне подарок,  –  ответил Галахов серьезно, и эта серьезность стерла неуклюжую и странную в его устах галантность фразы. – Но в свой день я привык делать также подарки другим. Я имею в виду вас.
- Это совсем ни к чему… Право, это ненужно,  –  смущенная Ася всплеснула руками и шаль упала с плеча. Сквозь полупрозрачный рукав белела повязка на локте.
- Вас ранили? – спросил Галахов так, как если бы дело было в Севилье, и на дворе стоял семнадцатый век.  –  Я еще раньше заметил, что вы несвободно движете рукой.
Невольно подражая ему, Ася медленно наклонила голову и ощутила, как в щеки ударил жар.
- И кто же он? – спросил между тем Галахов так обыденно, будто речь шла о пустяке.
- Он… он – один молодой человек, которому мне пришлось отказать, –   горделиво сказала Ася. Звук ее голоса заметно не вязался со словами. Было неловко и как-то не по себе – почему Галахов решил, что это именно «он»?
- А, – отрывисто, прежним, знакомым Асе тоном, произнес Сигизмунд Ардалионович. – И что, вы можете писать или покамест нет?
- Могу, конечно, это не такая уж серьезная рана. Так, порез, царапина,  –   говорила пришедшая в себя Ася, с изумлением поглядывая на него. – Ерунда.
- Ну что ж, тогда за новое,  –  Галахов поднес свой бокал к Асиному и чуть небрежно чокнулся с нею. – За новое в нас и вовне. За свершения, превращения и…
По созвучию слово «совращение» впрыгнуло в голову, но Галахов его не произнес, он сказал что-то вроде «смещения пространства и времени», а, впрочем, Ася не расслышала как следует. Вино оказалось очень кстати, и она разом выпила весь бокал, не думая о том, прилично это или нет.
- Мы, помнится, все время говорили  с вами про королев,  –   продолжал он  прежним отрывистым «галаховским» тоном. - Про лестницы, которые ведут к королевским тронам и про стихи, которые – не поэзия.
Каким-то чудом Асе удалось понять смысл его речи.